Стучат колеса – ночная дорога в Прагу! Валя Левашова почувствовала настороженное отношение к русским (это 1968 год!). С ней не разговаривали, и пришлось лечь на самую верхнюю полку, где ни сесть, ни разогнуться. Повторяла словацкую песню:
У костра на круче,
там, где лес да горы,
разбойнички сели:
одиннадцать бравых,
двенадцатый – хворый…
А утром – Прага! Злата Прага!.. Широкая Влтава, древняя мельница, Карлов мост… Легко нашла гостиницу – полный европейский комфорт! На столе телефонная книга. Вот и телефон Милана – сразу позвонить? Что-то удержало Тину, прошло столько лет – чем-то они обернутся? Нет, сперва она сделает все, что касается дела…
Скучный ужин в кафе с главным редактором и его замом. Переговоры с редактрисами, которые, кстати, оказались довольно приятными женщинами. Дамы были откровенны:
– Как любили мы русских… тогда! А теперь…
Печальное подтверждение этому довелось почувствовать не раз. Особенно врезалась в память выставка близ собора Святого Витта и рисунок одного художника. Белый лист разграфлен на квадраты – мешковина с прорезями, похожая на тюремную решетку, и из каждой прорези смотрят глаза: настороженные, тоскливые, ожидающие, гневные…
На третий день, превозмогая себя и волнуясь, Тина набрала номер Милана Мойжишка. В трубке раздалось: «А-ллеу! Слухам!». Она еле вымолвила:
– Добрый вечер – это Галя?
– Цо, цо? Ай, русский? Кто есть это?.. Момент! Тина? Тинка! Валюшка!
– Может быть, повидаемся? Я тут в командировке…
– Повидимся? Да, да! Где ты есть? Ага… Сейчас ты едешь Карлов мост, да? А я тебя встречай-ю-ю!
Миновало столько лет – почти двадцать! А Галка, как и прежде, лучилась радостью, гримасничала и ворковала:
– Ой, ты моя кошка, серая картошка!
Начался тот скачущий бестолковый разговор, какой бывает после долгой разлуки…
На пути попался магазинчик. Зашли. Тут предстала совсем другая Галя – чопорная, важная, любезная. Зато когда переступили порог дома, Галя стала прежней: размахивала руками, громко говорила, что-то показывала.
Познакомила с сыном – русым, голубоглазым, очень похожим на Милана, однако не унаследовавшим от отца улыбчивости, а от матери – живости нрава.
– Янек, ты приготовишь нам свое коронное блюдо? Ой, как мы с тобой сейчас поедим… Полопаем? – зазвенел легкий смех, и все вернулось вспять. – Тинка, ты получала мои письма?
– Такие хорошие письма! Со следами слез…
– Да-а, долго я не могла привыкнуть, – погрустнела Галя. – Чего стоят одни рождественские пирожные! Я должна испечь не меньше двадцати видов этих самых сладостей… Каторжный труд, как в шахте, а попробуй не сделать! Запрезирают… особенно свекровь.
– Ты не работаешь?
– Какая тут работа?.. Тинка, а знаешь, – внезапно переключилась Галя, – ты стала такая красивая!
– Да что ты! Я никогда не была красивой.
– Э, ты ничего не понимаешь! Губки – как у красавицы-кокетки, маленькие, брови – как у боярыни Морозовой… Косы? – жалко, что ты их обрезала. Молода, изящна, ничуть не потолстела!
Сказать в ответ, что Галя постарела, располнела? Что на лице прорисовались мелкие морщинки? Конечно, нет.
– Пойдем, я покажу тебе квартиру!
Две комнаты были плотно уставлены старинной мебелью, столиками антикварного вида, креслами, стены завешаны картинами и картинками, гипсовыми барельефами.
– Ой, ты же еще не смотрела комнату Янека, – спохватилась Галя. – Идем! Айн момент!
Тине предстала комната, оклеенная афишами, рекламирующими марки мотоциклов, мопедов…
– Вы увлекаетесь мотоспортом? – обернулась к Янеку. Он вопросительно взглянул на мать, та перевела. Он кивнул.
– Вы учитесь или работаете? – хотела спросить Тина, но юноши уже не было. Мать объяснила:
– Он учится в кулинарном училище. Ну ладно, пойдем, подруга…
В комнате Валентина не увидела ни одной книги. Странно.
– Янек, как наша утка?.. – крикнула Галя.
– Готова, – юноша неслышно появился на пороге, держа в руках поднос.
На маленьком столике молчаливый Янек ловко расставил тарелки, вино, разложил вилки, ножи, специи. И даже крохотный букетик цветов (искусственных).
– Милан, видимо, хорошо зарабатывает? Такая обстановка!
– Ах, – вздохнула Галя, – все это было давно.
– Почему ты вздыхаешь?
– Долго рассказывать, – упавшим голосом откликнулась та. – Ведь когда мы уехали из Союза, Милана направили в Будапешт, он был чешским атташе в Венгрии. Жили небедно, были возможности, и я все покупала… А потом в два дня все разрушилось. Ты знаешь: 68-й год, ваши танки… Милан занял сторону Дубчека, был рядом с ним… Ну и… его исключили из партии, сняли с работы. Теперь он – мелкая сошка.
Галя подошла к зеркалу, двумя кулачками резко вытерла слезы, вернулась к столику. Они чокнулись, выпили. Галя запела:
Ой, цветет калина
В поле у ручья,
Парня молодого
Полюбила я…
Тина подхватила вторым голосом…
– А… а почему ты не спросишь о Саше? – задала вопрос Тина.
В дверях послышались движение, стук – на пороге стоял Милан. Объятия, поцелуи, улыбки – и новая тарелка с уткой, внесенная бесшумным Янеком. Вино, шампанское, «бехеровка»… Через некоторое время уже все трое, сидя на диване, пели старые песни. «Звать любовь не надо, явится незванно, счастьем расплеснет вокруг…»
– Ах, Валя, как славно все было! – признался Милан. – Академия, ваш дом, твоя мама, такая авантажная… и батя… Какие были разговоры! Помнишь Виктора? Он был бунтарь… Ух, какой Виктор!
– Он ведь любил тебя, Валька, почему ты за него не вышла?
– Потому что я любила другого, ты знаешь, кого… Люблю и сейчас.
Галя со значением взглянула на мужа.
– Тогда, в пятьдесят седьмом, пришло извещение, что пропал без вести… Значит, погиб.
– Как погиб? – вскинулась Галя. Но Милан сделал знак, и она прикусила язык.
– Выпьем за него, за нашего лидера Сашу Ромадина!.. Тина, завтра я приглашаю тебя в ресторан, ясно?
– Перестаньте, я не могу так! К чему этот театр? – на Галином лице выступили пятна. – Милан, она же любит его! И разведена с мужем!
– Помолчи, Галчонок!
– Не буду я молчать, и незачем ходить в ресторан! Другое дело – вместе с Сашей!
– К-как? – побелела Тина.
Милан опустил глаза и тихо проговорил:
– Тина, это правда. Саша жив. Был почти смертельно ранен. Но его подобрали старые венгры, коммунисты. Лечили много лет. Сделали документы, что он их родственник… вот.
