Неужели этот пожилой, степенный, сдержанный человек и есть тот самый Сашка-сорванец из песни Изабеллы Юрьевой? Долгая жизнь в чужой стране – как она повлияла на него, на болезнь? О болезни она не спрашивала. Однако он сам (с какой-то светской легкостью) заметил:
– Знаешь, есть такой парадокс: тяжелые болезни с возрастом постепенно отступают… Да-да! Так что перед тобой – в меру упитанный, почти здоровый человек. Раньше я бы не приехал.
В двенадцатом часу он поднялся, сказав, что ночевать будет в гостинице. Обещал завтра зайти снова, если она не против… если свободна…
– Конечно, свободна!
Он приходил каждый день. Подсаживался к столу, а она, сидя в кресле, опершись на локоть, смотрела в его живые карие глаза, на высокий лоб с вмятиной справа и говорила, говорила… Опять гуляли по Москве, по улицам и переулкам… Он присматривался к столице внимательно, на странности реагировал сдержанно. Подавал нищим. Лишь однажды, увидев, как человек в метро мочится возле колонны, сделал вывод:
– Теперь мы будем ездить на такси.
Однако именно в то время в городе совершенно исчезли такси: таксисты бастовали.
Об отъезде не заговаривал, она не спрашивала.
Между тем на смену ветреному апрелю явился светлый май. Установились теплые дни, и Саша предложил:
– Не съездить ли нам в Славское? Ты помнишь… качели, Роланд?
– Возьмем с собой Рафа! – обрадовалась Валентина.
Постаревшая, но еще густошерстая добрая собака, давно обитавшая у Тины, завиляла всем своим нежно-кофейным телом. На Сашу она глядела преданными глазами.
– Он признал в тебе хозяина, – заметила Тина.
– Подождем, пока другие признают, – улыбнулся он.
В электричке оба гладили пушистого Рафа, узнавали и не узнавали дорогу. Вспоминали общих знакомых.
– А ты знаешь, Филипп наконец удачно женился – такую милую Машу нашел в каком-то музее! А помнишь того полусумасшедшего Виктора? О, сколько он колобродил! Где только не был, даже в тюрьме побывал, женился на той Оксане – помнишь вашу встречу на Кавказе? А теперь пишет и пишет бумаги в Думу, в префектуру – словно знает, что и как надо делать… А как там, за границей, у них тоже перестройка? Как Галка?
– Внешне все в порядке, не то что в Москве. Зато… их дом теперь принадлежит немке, баронессе.
– Бедная Галочка!
Всего лишь год не была здесь Тина, но деревню было не узнать. Правая сторона улицы сохранилась, но левая! Вызывающе выступали четыре больших светлых дома. Убогий клуб исчез, но Ленин, облезший, приземистый, одинокий Ленин стоял… А их старенький домик совсем покосился, крыша осела, веранду кто-то разобрал…
– Какой ужас! Надо все делать заново… – у Тины опустились руки.
– Стены есть – будет и остальное.
Она взглянула ему в глаза, он подмигнул.
Раф подбежал к одному из домов-красавцев – из-за забора разнесся грозный лай басовитого пса.
– Раф, Рафушка, иди сюда… Пожалуйста, туда нельзя!
Пес подбежал к другому дому и опять нарвался на рык.
– Да там настоящие джульбарсы, – усмехнулся Саша. – Стерегут «государственную границу»? Идем лучше на берег.
Присев на сохранившуюся у обрыва скамейку, они оглядели окрестности, противоположный берег. Просторный луг был застроен красными кирпичными домами – и все как на подбор одинаковые.
– Их тут штампуют, что ли?
– Просто нет фантазии. Наш старый домишко… наверно, уже и починить нельзя, легче выстроить новый.
– Как эти серые чудовища? Или те, красные?
– Не-ет. – Она мечтательно, как в юности, закинула голову назад, сощурила глаза. – Я б хотела такой, как у мамы был в детстве, она рассказывала… Деревянный, небольшой, и чтоб веранда – прямо в сад…
– Мадам, быть может, вы еще желаете колонны?
– Именно колонны, хотя бы деревянные…
– А еще там должны расти жасмин, сирень, так?
Отрешенно глядя вдаль, Тина риторически произнесла:
– Что будет со всеми нами?
Карие, вишенные глаза его блеснули, как у матери:
– «Никогда не было, чтобы ничего не было», – сказал один чешский классик. Так что что-нибудь да будет… А пока пойдем ближе к дому.
– Так ты согласен, чтобы были колонны?
– У меня, кажется, есть другая идея.
Не без труда открыв замок, миновав кухню, они ступили в комнату и остановились. Здесь почти ничего не изменилось, все как при Веронике Георгиевне: стол под вязаной скатертью, плетеное кресло с подушками, полочка для книг – только воздух тусклый, застоявшийся…
– Она жива?
– Ей под девяносто, но – жива!
На стуле лежало что-то, завернутое в узел.
– Ой! Это же мое будущее лоскутное одеяло! – Тина присела, рассматривая кусочки ткани. – Знаешь, и мама, и я всю жизнь мечтали сшить лоскутное одеяло. В прошлом году я собрала красивые тряпочки, нарезала на лоскуты, и вот… Пока работала – не до того, а вышла на пенсию – тоже недосуг. – Саша присел рядом, обнял ее за плечи. – Думала: вот соберу лоскутное одеяло, и все, кто жил, но ушел, окажутся со мной, и все наладится…
– Ах ты, все та же идейная комсомолочка!
– Да, вспомнила! – Она вскочила и достала из сумки книжку: – Совсем забыла: я же купила книгу! Как раз для тебя. Критик Георгий Адамович, эмигрант… Послушай, что он пишет: «Какие должны быть стихи? Чтобы как аэроплан тянулись, тянулись по земле, и вдруг взлетели… если и не высоко, то со всей тяжестью груза. Чтобы все было понятно. И только в щели смысла врывался пронизывающий трансцендентальный ветерок. Чтобы каждое слово значило то, что значит, а все вместе слегка двоилось. Чтобы входило как игла. И не было видно раны».
– Он пишет о стихах, как… о достижениях научно-технической революции, – усмехнулся Саша.
– А что? Она тоже влияет, да и вся эта наша перестройка, может быть, всего лишь новый виток научно-технической революции?.. Подумай только: мы не знали ни ксерокса, ни плеера, ни компьютера, на каком рисует моя внучка!.. А фотоаппараты – нажми кнопку, и готово!
Она тараторила, потому что все еще чего-то боялась.
– Лучше вернемся к домику с колоннами, – напомнил Саша. – Какого он будет цвета? Светло-желтого, да?
– Ага! Цвета охры! – она обрадовалась, что их вкусы совпали.
– Вот это и есть моя идея. Деньги у меня есть, заработал, так что за лето соорудим новый дом. Я не хотел бы никого стеснять, тем более твою дочку и маму. Но – обещаю: отремонтируем и ваш дом.
Он приобнял Валентину, и она сразу приникла. Они стояли на краю обрыва, глядя на расстилающийся за рекой луг.
Воздух стал густеть. Большие черные птицы сделали круг над рекой и скрылись – мелькнули их тени. Деревья многозначительно перешептывались.
