Когда суматоха в вагоне улеглась, я оглядела наше купе, заваленное чемоданами; пыльные окна уныло отражали наши многочисленные пожитки, и здесь я с ужасом осознала, что действительно еду в джунгли.
Я не могла дать себе отчет о причинах столь скоропалительного решения, однако оно казалось мне совершенно верным. Пожалуй, даже не алмазы так зачаровали меня своим блеском, хотя возможность нажить состояние, роясь в иле тропических рек, привлекала меня куда больше, чем любая другая работа. Слово «джунгли» – вот что вскружило мне голову. Наверное, это можно объяснить одним случаем, произошедшим со мной в детстве.
Это случилось, когда мне было восемь лет, и произвело на меня неизгладимое впечатление. И по сей день я придаю этому происшествию огромное значение, хотя тот момент просветления открыл лишь проблеск истины, так и оставив в тени ее суть. Но что самое печальное, эта искорка истины так и не продвинула меня в понимании ее значения в рутине повседневной жизни. Видение было слишком мимолетным и смутным, чтобы применить его на практике. Но, несмотря на это, оно вступило в противоречие со всеми моими желаниями и привычками. Эта книга как раз о моих попытках вновь обрести то ощущение вселенского порядка и высшей истины.
Итак, вот этот случай. Как-то нас вывели на прогулку из летнего детского лагеря в лес. В строю ребят я шла последней. Немного отстав, я торопилась нагнать всю группу, как вдруг сквозь стволы деревьев приметила поляну. На дальней от меня стороне прогалины росла пушистая ель, а прямо по центру возвышалась кочка, поросшая ярким изумрудным мхом. Лучи полуденного солнца скользили по темной зелени соснового леса. А полоска неба, виднеющаяся сквозь кроны деревьев, сияла ослепительным ультрамарином. Вся эта природная картина настолько поражала своей завершенностью и исходящей от нее силой и энергией, что я остановилась как вкопанная. В благоговении, словно очутившись в волшебном и священном храме, я подошла к краю полянки, а потом и к середине, где легла, прижавшись щекой к освежающему мху. Все заботы и волнения, наполнявшие мою жизнь, унеслись прочь. Вот оно, то место, где все было так, как должно быть. И ель, и земля подо мной, камень и мох – все пребывало в полной гармонии. Казалось, так будет всегда: и осенью, и зимой. А потом придет весна, и это чудесное место снова пробудится и расцветет; что-то здесь уже отживет свое, а что-то лишь только вступит в жизнь, но все будет именно так, как должно быть.
Я чувствовала, что нашла утерянную суть вещей, ключ к истине, и ни в коем случае не должна утратить столь явственную в этом месте мудрость. Я чуть было не сорвала кусочек мха, который служил бы напоминанием об этом месте, но вдруг меня остановила мысль, которая не всегда приходит в голову и взрослому. Я неожиданно осознала, что, дорожа этим амулетом из мха, я могу забыть свои ощущения в этот момент просветления и однажды обнаружить, что храню всего лишь кусочек мертвой растительности.
Поэтому я ничего не взяла, но пообещала себе, что каждый день перед тем, как ложиться спать, в мыслях буду посещать свою Поляну и таким образом снова испытывать ее успокаивающее влияние. Даже в свои восемь лет я осознавала, что огромное количество понятий и ценностей, исходивших от моих родителей, учителей, других детей, нянек, вожатых и прочих, вовсе не продвинет меня в понимании жизни, а лишь усугубит мое замешательство. С течением времени я окончательно запутаюсь в дебрях «правильного и неправильного», «желательного и нежелательного». Но если я сохраню в памяти Поляну, то, как мне казалось, я никогда не потеряю себя в этом мире.
В тот же вечер, перед сном, я с благоговением вспомнила Поляну и утвердилась в своем намерении никогда ее не забывать. Год за годом ее немеркнущий образ всплывал в моей памяти: кочка, ель, свет солнца – в неразрывном единстве.
Но шли годы, и я замечала, что порой не вспоминаю о Поляне днями, неделями, а то и месяцами. Я пыталась вновь обрести то чувство свободы, которое раньше дарила Поляна. Но моя жизнь изменилась. На смену детсадовским понятиям о том, «что такое хорошо и что такое плохо», постепенно пришли часто противоречивые ценности моей семьи и нашего окружения: смесь викторианских добродетелей и приличий с индивидуализмом, либеральными взглядами, любовью к живописи и преклонением перед ярким самобытным умом, каким обладала моя мать.
К тому времени, как мне исполнилось пятнадцать, я поняла, что Поляна утратила для меня былое значение, чему я почти не огорчилась. Память в деталях сохранила всю картину, однако, как я и боялась, когда хотела взять на память кусочек мха, смысл ее исчез. Образ Поляны в моей голове превратился в потерявший силу амулет.
Я жила с бабушкой, а после ее смерти решила бросить учебу и отправиться в Европу. Я толком не могла разобраться в своих желаниях, но поскольку общение с матерью всегда заканчивалось ссорами, мне оставалось полагаться лишь на свои собственные силы. К всеобщему удивлению, ни карьера фотомодели или автора статей для журналов мод, ни дальнейшее образование меня не привлекали.
В каюте отплывающего во Францию корабля я плакала от страха неизвестности. Казалось, я променяла все, что у меня было, на иллюзорную мечту. Но отступать мне не хотелось.
Я бродила по Парижу, делая наброски и сочиняя стихи. От предложения поработать моделью у Кристиана Диора я отказалась. Несмотря на связи во французском журнале «Вог», я лишь изредка подрабатывала моделью и не соглашалась на постоянную работу. Тем не менее в этой чужой стране было уютнее, чем в родном Нью-Йорке. Я чувствовала, что стою на правильном пути, но все еще не понимала, чего ищу. Летом я поехала в Италию: сначала в Венецию, потом в Ломбардию и, наконец, во Флоренцию. Там я и встретила двух молодых итальянцев, пригласивших меня поехать в Южную Америку за алмазами. Как и при отъезде из Америки, я в страхе дрожала от безрассудности своих поступков, но и не думала отступать.
Наконец мы добрались до Венесуэлы и после долгих приготовлений и задержек отправились вверх по реке Каркупи, маленькому неизведанному притоку Карони. Несмотря на многочисленные препятствия, за месяц мы проделали большой путь вверх по течению. Нередко приходилось браться за топоры и мачете, чтобы проложить путь для каноэ сквозь ветви деревьев, поваленных поперек реки, и с помощью двух индейцев переносить на себе почти тонну снаряжения в обход водопадов и стремнин. Когда река превратилась в узкую речушку, мы разбили лагерь, чтобы исследовать несколько мелких притоков.
Это был первый «выходной» с тех пор, как мы отправились вверх по Каркупи. После завтрака один итальянец в сопровождении обоих индейцев пошел обследовать местность, в то время как второй блаженно качался в гамаке.
Мне же хотелось почитать, и я устроилась между корнями огромного дерева, стоявшего у самой воды. Я вытащила одну из двух книг, выуженных мной из скромного ассортимента английской литературы в магазинчике аэропорта Сиудад Боливар.
Чтение полностью поглотило меня, однако не успела я осилить и первую главу, как вдруг одна мысль поразила мое воображение: «Так вот же она, Поляна!» Ожившая во мне восьмилетняя девочка с восторгом упивалась своим открытием. Теперь, правда, Поляна была уже не маленькой прогалиной в лесу, а огромным тропическим лесом, и в этом самом большом в мире лесу я вновь обрела когда-то утерянное счастье. Таинственные джунгли с их обитателями, проливные дожди и потрясающие своими красками закаты, экзотические орхидеи, грациозные змеи, хрупкая девственность реки и леса, трудности нашего путешествия – все вдруг обрело глубокий смысл, стало воплощением вечной и значительной истины. Когда мы пролетали над джунглями, они казались безбрежным колышущимся зеленым океаном, простиравшимся во все стороны до самого горизонта, перехваченным лентами рек, взбиравшимся на склоны упрямых гор и подставленным небу на плоских ладонях плато. Жизнь бурлила в каждой клеточке леса, и он был самим олицетворением правоты – постоянно меняющийся, но в то же время неизменный и всегда совершенный.
