Князь взобрался на полок, а Гавря хлестал его, пока тело не стало красным, как панцирь вареного рака.
– Хорошо, Гавря, – наконец промолвил князь и, усевшись на лавку, выпил ковшик холодного кваса, выдохнул. – А хорошо оттого, что легкость чую. Вот как в ранней юности, когда на Симеона осеннего у меня был первый остриг. Мне в ту пору четыре года исполнилось. Как сейчас помню, епископ после молитвы постриг меня, а мамушка-боярыня передала меня дядьке, боярину. Тот в баню сводил, а гридин коня подвел и саблю поднес. С той поры от мамушки перевели меня на мужскую половину дворца, а гридин научал меня в седле сидеть и саблей владеть… Вот и говорю, Гавря, хорошую баню принял я нонче.
Натянув порты и напялив рубаху, князь Борис сказал Гавре:
– Ты, Гавря, только одну правду от меня ноне услышал, а главное, скажу те, хорошо мне было сегодня оттого, что в карьере увиденное порадовало. Настанет, Гавря, тот день и час, когда мастеровые заложат в Твери первый камень в кремль кирпичный.
* * *
С вечера зашел князь Борис на женскую половину дворца и в горнице жены засиделся до полуночи. Сенные девицы свечи трижды обновляли. Князь и княгиня речь о московских делах вели, о великом князе Василии.
Накануне в Твери побывал галичский князь Дмитрий Шемяка. Возвращался он от отца звенигородского князя Юрия Дмитриевича, и тот поведал сыновьям, как Василий великое княжение в Орде из рук звенигородского князя вырвал.
Зол был Шемяка на Василия, от тверского Бориса ждал поддержки.
Но тверской князь от прямого ответа ушел, только и посочувствовал звенигородскому князю и Шемяке.
– Шемяка мыслил, Тверь силой заставит Василия от великого княжения отречься. Но какая Твери от того выгода? – промолвил Борис и заглянул княгине в глаза.
Анастасия ответила:
– От Василия, поди, мене вреда, чем от Юрия. Юрий давно власти алчет, да и годами он мудрее Василия.
– И то так. Нам бы Тверь укрепить. Вот и Репнина посылал в низовья, – положил ладонь на руку Анастасии, с любовью заглянул в глаза жены.
Та промолвила:
– Репнин Нижний от казанцев отбивал, Московское княжество крепил.
Борис головой покачал:
– Истино так, Настасьюшка, но я не токмо о Новгороде Нижнем пекся, я о княжестве Тверском думал. Без волжского пути торгового, без гостей с товарами не бывать торгу тверскому.
– Ох, кабы Тверь выше Москвы поднялась, да тверскому князю все удельные поклонились.
– Твоими бы устами, Настюша, мед пить, – рассмеялся Борис.
– Час настанет и сбудутся мечты мои, княже.
– А я, как Холмского послушаю, да боярина Семена, так и сомнениями полнюсь. У них тяга боле к Москве.
Княгиня фыркнула:
– Дворецкий без ума. Ему ноне ни Москва, ни Тверь не надобны. У него жена молода. А что до Холмского, так воевода телом и делом Твери служит, а слова его ветер носит.
На посаде закричал петух, ему откликнулись.
– Эк, засиделись мы, Настенушка, – Борис поднялся. – Мудрена жизнь и неисповедимы пути твои, Господи.
Покинув горницу княгини, Борис шел едва освещенным факелом длинным переходом. У опочивальни гридин дежурил. Князь миновал его молча. Не велев вздуть огня, разделся. Долго лежал, перебирал разговор с женой. Вспомнился князь можайский. Подумал, отчего ненавидит он московского Василия? Вот уж кто заедино будет с Шемякой.
* * *
Утром покликал Гаврю и, пока тот у двери топтался князь Борис курчавую бороду пощипывал, размышлял, стоит ли грамоту слать в Москву к великому князю Василию. По-разумному, стоило бы, почему только Тверь волжскую дорогу безопасить должна. Оно и Москву касаемо. Сообща казанцев побьют. Нет, следует боярина нарядить. Поглядел на Гаврю:
– Сходи к боярину Кнышу на подворье, передай, жду его во дворце в полдень. В Москву поедет. И ты готовься, с ним тя пошлю… Доколь те, Гавря, на посылках бегать, пора и к делу приобщаться. Гляжу, отрок ты проворный, глазастый и разумом наделен. Коли не ошибся я в те, то судьба у тя завидная. Только счастье свое не упускай… А в Москве будучи, приглядись, чем тот удел выше Твери нашей?
Выбрались из Твери, отстояв заутреню. На паперть вышли, сопровождаемые всей родней боярина Кныша. Долго целовалась боярыня, напутствовала. А Гаврю кому провожать? С вечера Нюшка поплакала, приговаривала:
– Экой ты, Гавря, нарядный. Воистину отрок княжий.
А Гавря и впрямь, в кафтане бархатном, волосы русые в кружок стрижены, сапоги мягкой кожи. Взгромоздился на высокую лошадь, поехал позади боярского возка.
В Москву отправился Гавря с боярином Кнышом по делам княжьим.
* * *
Москва встретила тверичей вестью неожиданной – великий князь Василий захворал. Устроились на Арбате в гостевом дворе, и Гавря отправился бродить по Москве.
С Арбата вниз спустился, в Китай-город попал, тут же Зарядье торговое, площадь Красная, лавки и ряды людом торговым полны. Улицы сплошь запутанные, площади, слободы ремесленные, церкви многочисленные, все больше бревенчатые, зажали Москву огороды и посады.
И все эти нагромождения всяких построек с хоромами боярскими, с мастерскими и избами жались к кремлевскому холму, обнесенному еще со времени деда Василия Дмитрия Донского каменными стенами с башнями и воротами, кованными медью.
Вошел Гавря в Кремль, у Фроловских ворот Чудов монастырь, калитка, за ней кельи монахов, трапезная… Мимо монастыря дорога к площади соборной, соборы Успенский, Благовещенский, чуть в стороне дворец великого князя с постройками и иными хоромами. А за ними палаты митрополита Фотия.
Побродил Гавря по Кремлю, поглядел на каменные строения и согласился с князем Борисом, надобно и Тверь в камень одевать.
Снова выбрался на площадь торговую. Сюда уже со всех посадов съехались купцы и гости торговые. Бабы-калачницы кричали зазывно:
– Калачи домостряпные, не заморские, не басурманские, калачи христианские, московские!
Им сбитенщики вторили:
– Горячий сбитень! Го-о-рячий!
Достал Гавря денежку, съел пирога с зайчатиной, ковш сбитня из подожженного меда с пряностями выпил. Сбитень обжигал.
Насытился Гавря, посмотрел на лавки со всякими товарами гончаров и чоботарей, кузнечных дел умельцев, рядами зесенщиков.
Выбрался на подъем к Лубянке, обойдя стороной ряды, где мясом и дичью торг вели, где на крюках туши подвешенные кровавили.
Тут же неподалеку трактир прилепился. Из щелящих дверей тянуло луком пережаренным, капустой кислой. У коновязи стояли кони, телеги, толпились мужики. Было шумно, весело.
А уж на самой Лубянке торг широкий всяким щепным товаром. Не стал Гавря тут задерживаться, на обратный путь повернул. Задумался. О чем он князю Борису сказывать станет? Чем Москва Твери выше? Может, торгом? Но и Тверь Богом не обижена, эвон, сколько в Тверь гостей наезжает. Тогда чем же? Постройками кирпичными? Но ведь скоро и в Твери станут строить из камня. И Кремник сменят стены кирпичные… Разве вот нет в Твери дворца митрополита, владыки, какой над всей Русью православной стоит…
