Неожиданно конь резко остановился, чья-то цепкая рука узду рванула, а удар тяжелой дубины из седла выбил, на землю свалил…
Очнулся Гавря, кто-то факел держит, светит, голос знакомый раздался:
– Это же Гавря, оружничий. Вези его в логово!
Перекинули Гаврю через седло, тронулись тропой потаенной, едва конь пробирался. Сколько везли, Гавря не помнит. Остановились, сняли с коня, перенесли в землянку.
Светил чадивший факел. Гавря открыл глаза, бородатые мужики стояли рядом, а один из них, в тулупе и в шапке волчьей, оскалился:
– Аль не признал, парень?
Поднатужился Гавря, нет, не доводилось прежде видывать. А тот рассмеялся:
– Говаривал я, не ищи меня, сам тя сыщу. Сколь бревен с тобой обтесали, сколь изб на Москве поставили.
Только теперь догадался Гавря, напарника Ефремом зовут. А тот уже товарищу говорил:
– Коня схороните от чужого глаза, а отрок этот день-другой отлежится и в Тверь пущай ворочается, коли к нам не пожелает пристать…
* * *
Великий князь тверской задержке оружничего удивился. Давно бы пора воротиться Гавре из Рязани. Лишь когда узнал, что повстречался он с гулящими людьми в лесу, сказал:
– Удачлив Гавря, что живу остался.
Не захотел Гавря рассказывать, кто были те мужики и что с одним из них срубы на Москве ставил. Да Борис и не спрашивал, на охоту собирался. Намеревался берлогу отыскать.
А Гавре Тверь не Тверь без Нюшки. Будто сам не свой. Боярин Семен ему только и сказал:
– Коли так любовью распорядилась, значит не дюже и любила. Забудь ее, Гавря, иная сыщется.
Успокоение медленно приходило к оружничему. Первое время все о ней напоминало, а потом унялась боль, забываться стала Нюшка. Когда же узнал, что не в княгини кашинские уехала Нюшка, а в домоправительницы, фыркнул:
– Эко озадачилась!..
Зима в тот год выдалась не затяжная, хотя с морозами и снегами. Уехал князь с несколькими боярами и гриднями, а Гавря по-прежнему жил в гриднице, сделался молчаливым, на вопрос, отчего в свой дом не вселяется, только и ответил:
– Успеется!..
Больше месяца не возвращался Борис Александрович. Вернулся довольный: двух медведей подняли гридни, оленя завалили, вепря с лежки согнали. Едва двумя розвальнями мороженые туши в Тверь привезли.
Псари увели свору собак.
Отряхнув иней о ресниц, усов и бороды, Борис соскочил с коня.
В бобровой шубе поверх охотничьего кафтана, поправив шапку соболиную и поднимаясь по ступеням, говорил дворецкому:
– Вели, боярин Семен, баню истопить. В дымных избах ночевали…
По случаю удачной охоты тверской князь давал пир для дружины и бояр. Широко гуляли во дворце, шумно, весело.
В самый разгар застолья сидевший в торце стола Борис поднялся. Затихли все. А князь обвел сидевших за столами, сказал чуть приглушенным голосом:
– Бояре тверские, дружина моя верная, в делах изведанная. Не один раз я отличал лучших из вас. Сегодня я назову тех, кому вотчины выделяю. И так будет всегда, ибо вы опора моя…
В тот день князь Борис выделил землю и молодому оружничему. Леса и пашни достались Гавре на Волоке Ламском по границе с Московским княжеством.
Доволен Гавря, отныне он вотчинник, к боярам приблизился.
* * *
Князь Борис Александрович и не заметил, как весна пришла. Будто вчера морозы стояли, а тут вдруг враз оттепель, с крыш закапало, а вслед за капелью снег начало плющить и из-под сугробов потекли ручьи.
Затрещал лед на Волге и ее притоках, пришел в движение и на глазах высыпавшего люда кололся, наползал льдина на льдину, чтобы в день-другой Волга поплыла шугой, салом.
Поутру, к удивлению, увидел Борис Александрович, как почки на деревьях распустились, зазеленели. А ведь вчера еще едва набухли. Весна в права свои вступала.
Вышел князь на крыльцо, велел Гавре лошадь подать. Сытый, застоявшийся конь рвался из рук оружничего, косил глазами.
Гавря придержал стремя. Борис вскочил в седло, сдерживая повод, выехал из Кремника. Оружничий тронулся вслед.
Гавря молчал, ждал, о чем князь говорить будет. А тот о своем думал.
Сырой весенний ветер развевал Борису корзно, ерошил открытые волосы. Князь чуть попустил повод. Конь взял в рысь, бежал, разбрасывая комья грязи и снега. Оружничий не отставал, только и подумал: куда князь направляется?
А он остановил коня у самого леса, сошел с седла, подал Гавре повод.
– Прими.
И отправился в лес.
Шел князь, о чем его мысли, он и сам не знал. Так, вразброд петляют. Всматривался. Деревья вот-вот оденутся в зелень. Остановился, увидев первый пробившийся подснежник. Улыбнулся в бороду, вспомнив, как мальчишкой, княжичем, собирал эти ранние цветы.
Из леса выбрался, и уже на коня взобравшись, сказал:
– Надобно на пасеку съездить, старого бортника Матвея проведать. Поди, облет ранним будет. Как мыслишь, Гавря, рад будет Матвей гостям нежданным?
Оружничий плечами пожал:
– У пасечников в такую пору забот, княже, и без нас достаточно. Вон колоды выставить, да почистить от зимовки.
Князь сказал с насмешкой:
– Ты, оружничий, навроде сам бортями занимался. А может, кто в роду твоем водил?
Но ответа от Гаври не дождался, тронул коня.
* * *
У дворецкого тверского князя гость. Да не один, с дочерью, девицей на выданье.
Скрипучий рыдван, впряженный цугом, проколесил по двору, остановился у крыльца. Первым с помощью дворовых вылез боярин Всеволжский, а за ним легко выскочила Алена и сразу же угодила в руки дяде, видевшему ее еще в запамятные времена.
– Боже, Боже, и это та самая младеница, какую я держал у купели? Вся в мать, вся в мать, раскрасавица.
И тут же повернулся к жене, топтавшейся чуть поодаль.
– Антонидушка, веди племянницу на свою половину, потчуй. А нам с боярином Иваном пусть в трапезной подадут. Поди, у нас есть о чем говорить. Сколько же это лет не виделись? А может, Иван Дмитриевич, в баньку попервах?
– Да нет, Семен, баня в другорядь…
В трапезной засиделись один на один, свечу трижды меняла девка-холопка. Всеволжский слезно жаловался на вдовствующую великую княгиню Софью Витовтовну.
Дворецкий насупился:
– Ох, боярин Иван Дмитриевич, благодеяние наказуемо. Аль позабыла Софья Витовтовна?.. А жениха Алене нашей сыщем.
И вдруг откинулся на лавке, посмотрел на Всеволжского:
– А что, боярин, есть тут у меня хоть и не из именитых, а в любимцах у великого князя ходит. И пригож, и молод. Землями наделен, и дом ему срубили. Коли приглянется племяннице моей, сыщу ей жениха, засватаем. Не пожалеет!
