– Воистину, владыка, Господь всем нам судия, но ужли не могут первосвятители к одному прийти и с расколом церкви конец положить?
Вассиан резко поднялся. Ответил недовольно:
– Князь, речи твои и вопросы ересью отдают… Не хочу слышать их. – Одернув рясу, вышел из-за стола. – Молись, сын, и в молитве твое прозрение.
* * *
На исходе лета воротилось из казанского ханства тверское посольство, посланное выкупить боярина Семена.
Ехали двумя колымагами, в первой сам боярин с оружничим Гаврей, во второй сотник Игнат и толмач, крещеный татарин Яшка.
Пробирались по бездорожью землями казанской орды, через стойбища татарские кочевые, селами чувашей и иных народов.
Проезжали берегом Волги мимо лесов, местами уже менявших окраску зеленую на желто-розовую. Посольство сопровождало десятка полтора конных ордынцев, наряженных ханом сторожить послов, пока едут землями казанскими.
Боярин и оружничий в оконце колымаги поглядывали, переговаривались. Видели, как в татарских поселениях у кочевых кибиток татарки костры жгут, на треногах в казанах еду варят, конину свою любимую. Оравами детвора бегает, своры собак. На выпасах табуны конские, табунщики верховые ровно орлы зоркие на курганах замерли.
– Гляжу и диву даюсь, – сказал боярин Семен, – вроде бы с виду мирный народ, а ордой ходят разбойной, воинственной.
Оружничий Гавря с ним согласен. Сам повидал, когда на их деревню набегали. А боярин Семен продолжал:
– Силу ордынскую остановишь, когда свою силу ей противопоставишь.
И замолчал надолго, поглядывал в оконце колымаги.
Набежала тучка, прокапала редким дождичком, пробарабанила и уплыла на восток.
Гавря вспоминал, как уходили с Нюшкой в Тверь после набега ордынцев. Страшно было и голодно. А дворецкий, боярин Семен, снова заговорил:
– Пока меня в плену держали, поглядел я на эту Казань. Грозно укреплена, стены и башни каменные. А ведь нам, Гавря, ее брать доведется. Может, правда, не нам с тобой, иным кому, но только тогда, когда не станет усобицы меж князьями нашими. Но пока она есть, орды татарские беды причинять нам будут. И казанцы, и крымцы, а уж Золотая Орда, не доведи Бог, двинется на земли наши русские.
Оружничий на боярина поглядел, спросил:
– Сколь же лет Орда давить нас будет?
– Давить? Да давить будет до поры. А когда дань возить перестанем, после того нам силой оружной с Ордой померяться придется. И коли не одолеем, сызнова дань платить будем. А сколько лет, ты, Гавря, спрашиваешь, так на это те не отвечу, может, пятьдесят лет, а может, и все сто. Но одно знаю, будет так, пока князья тверской и московский власть великую не поделят. А как поделят, да Тверь либо Москва княжества наши объединят, да все уделы под себя возьмут, силой против Орды выступят, тогда и дань, какую несем, скинем.
За Сурой не заметили, как конные ордынцы отстали. Боярин заметил:
– По всему, нашим, российским, землям начало.
Вскоре повстречали первый дозор из владимирских служивых людей.
* * *
Никто в Твери и не помыслил, что так, враз, отъехал в Москву боярин Морозов Парамон.
Ведь не из худородных бояр был он и среди тверских не последний. Князьями не обижен, жаловали они Морозовых землями, привечали. Но вот в одночасье снялся Парамон и с чадами и домочадцами, с дворовыми перебрался в княжество Московское.
Переезду Морозова в Москве возрадовались, Василий его принял, обласкал. А Софья Витовтовна вела с боярином разговор долгий. Потом сказала сыну:
– Переезд Парамона – знак добрый. Настанет час, когда из Твери бояре побегут, как крысы, а Москва вознесется как княжество великое на веки вечные. Ты только, сыне, будь с ними ласковее.
Морозов в Китай-городе хоромы возвел и у великого князя в любимцах стал хаживать.
Тверской князь Борис недоумевал, в чем причина отъезда боярина? Да и сам Морозов не ответил бы на этот вопрос. В Москве, как и в Твери, бояре бородатые меж собой грызутся, речи те же ведут, высокоумничают. Однако перебрался Морозов в Московское княжество, видать, почуял, время Москвы настало, звезда московская всходит, а тверская к закату движется. А может, уловил он момент, когда в многолетней борьбе между звенигородским князем Юрием Дмитриевичем и великим князем московским Василием должен он, Морозов, свое место занять?
* * *
От Зубцева, если податься на северо-запад, попадешь в ярмарочный городок Ржев. С виду он мал, людом не богат, но осенью и зимой здесь собираются шумные ярмарки со многих земель русских. Съезжаются гости торговые из Новгорода и Пскова, из Смоленска и Твери, из Москвы и Ростова, да из иных городов. Бывают во Ржеве гости из Речи Посполитой и Литвы. Всем надо зерно закупать. А еще во Ржеве торг бойкий не только хлебом ведут, но и пенькой, и медом, и воском…
Но если из Зубцева взять на юго-запад и переправиться через Днепр, можно попасть в Смоленск, давно уже захваченный ляхами и литвой. Потому и развевается на одной из башен флаг Речи Посполитой.
Ворочаясь из Вильно, давно это было, князь тверской проезжал через Смоленск. Не мог Борис признать, что ляхи и литва владеют этим городом по праву сильного. Тверской князь уверен, настанет такой час, когда над Смоленском русские дружины поднимут свой стяг. Но за этот город еще предстоит сразиться.
Борис едет в Тверь. Мягко стучат копыта коней его полусотни гридней по едва подсохшей от недавних дождей дороге. Пряди паутин плыли в теплом воздухе. Было то время, какое издревле русичи именовали бабьим летом.
Такую пору года Борис любил. Любил, когда в ночи курлыкали, протали журавли, готовясь в дальний перелет, когда быстрыми стрижами проносились утки и ввыси кричали гусиные стаи.
Днями эти стаи падали на плесы рек или на озера, наедали жир, чтобы в ночь продолжать свой путь…
Тверской князь слышал, как стучат копыта коней его дружины, как бьется, екая, селезенка его коня. Дышалось легко и уходили тревоги.
Утро наступало раннее, и где-то далеко-далеко на востоке начинался день. За лесами краем выползало солнце, а вскоре свет дня разлился по земле, по лесам, по привядшим травам.
Еще не закончилось время покоса, на лугах еще оставалась привяленная трава, а во встречных деревеньках крестьяне уже складывали копенки, и были они подобны богатырским шлемам.
К полудню Борис велел сделать привал, расседлать коней. Гридни разожгли костер, принялись варить мясо вепря.
Князь ел грудину и думал, что хорошо, когда нет больших забот, а мелкие решаются по ходу.
Вот воротился из казанской неволи дворецкий Семен, спокойно и среди удельных тверских князей, никто из них не претендует на великое княжение тверское, как в княжестве Московском. И даже то, что из Твери отъехал боярин Морозов, Бориса уже перестало волновать. Отъехал, и Бог с ним.
