– Беда, Анастасьюшка, и коли нам, всему боярству в стороне оставаться, так долго Твери не подняться. А нам бы до весны отстроиться. Пока о камне позабыть придется.
Княгиня вздохнула:
– Да уж о каком камне, нам бы бревен к теплу свезти.
* * *
В ночь пожара не погорел оружничий. Не добрался огонь до Гаври. Миловал Бог и тех, кто жил неподалеку от кремницких ворот. Боярин Семен, бороду почесывая, утром промолвил:
– Вишь, Антонидушка, кабы ветру до нас повернуться, погорели бы. И Гаври усадьба стоит. Счастлив парень!
Гавря на пожаре со всеми ночь провел, от огня отбивались. О собственных хоромах и не задумывался. А когда унялось пламя и стих ветер, едва на подворье свое добрался. Сел у ворот на землю, глаза прикрыл. И так горько стало на душе. Вспомнил погорельцев мастеровых, головешки дымящиеся. Подумал, вот так и Москву отстраивали, когда она выгорела. И сказал сам себе Гавря:
– Нет, рано ты топор отложил, Гавря, надобно люду тверскому помогать отстраиваться.
И всплыли вдруг в памяти слова, недавно слышанные от боярина Семена, когда воротились они с дворецким из Казани. Боярин Семен тогда Алене говорил, похваливая Гаврю:
– Под счастливой звездой родилась ты, в доброго боярина обратится Гавря.
Усмехнулся оружничий:
– Видать, рано ты, боярин Семен, меня хвалил, вотчинника во мне узрел, а вот плотника, мастеровых дел умельца, проглядел.
Подошла стряпуха. Оружничий поднялся.
– Приготовь воды, Степанида, усталь смыть. Седни и за топор примусь. Тверь ставить надобно.
* * *
Еще темень, а по всей Твери уже стучали топоры. Предрассветное утро начиналось стройкой. Вязали срубы, ставили стропила. Из города, на еще не совсем подвяленные травы хозяйки выгоняли скот, и на лугах, в тумане, коровы и козы звенели колокольчиками.
Вышел великий князь на Красное крыльцо, осмотрелся. Высоко вознесся храм каменный, по городу уже стояли церковки малые, часовенки бревенчатые, ребрами красовались. Храмы Божьи люд в первые дни после пожара поставил. Без них православной Руси не бывать.
Борис начинал день с обхода строящегося города. На Торжке приостановился, осмотрел лавки и лабазы, на них уже торговый люд собирался.
К князю старый мастер, бригадир Макар, направился:
– Здрави будь, княже.
– И ты, дед Макар, здравствуй.
Макар, хоть и года немалые прожил, а выглядел отменно. Телом крепок, белоголов, зоркие глаза из-под седых кустистых бровей на князя по-молодому поглядывают.
Когда дед Макар бригаду строителей в Тверь привел, сказал князю:
– Нам, княже, перво-наперво торжище поставить. Торгом Тверь красна.
И срубили торговые ряды, а вскоре за избы и хоромы принялись. Срубы вязали, стропила ставили. Стучат топоры на посадах, дымят кузницы и гончарные печи. Рядом со строящимися избами и домишками тверичи отрыли землянки, все ж в тепле и сухо.
Великий князь доволен. Ежели так пойдет, Тверь к будущему лету встанет, оправится от пожара.
На Думе говорил князь Борис:
– Потрясем, бояре думные, мошной, люду торговому поклонимся, возродим Тверь.
Князя боярин Черед поддержал:
– Да уж как не понять тя, князь Борис Александрович, беда у нас едина. А нам бы, бояре, с крестьян дань поуменынить. По разумению брать.
Разошлись бояре с Думы, а Борис дворецкому сказал:
– Ты, боярин Семен, поди слышал сказанное Чередом, за данью отправишься, не выгребай все из закромов крестьянских. Да тут у нас хозяйство разумно веди, чтоб до новины хватило.
– Да уж и так радею.
* * *
На посаде, где ставили избы мастеровым, в кузнечном ряду Борис увидел оружничего. Скинув рубаху, хоть уже холодно было, Гавря затесывал бревна. Заметив князя, отложил топор. Сказал довольно:
– Гляди-ко, князь, как Тверь поднимается!
– Да уж вижу. Сам о том подумал. К лету отстроимся.
– Коли так поднажмем, может, и до тепла поставим.
– Вижу, Гавря, не зря ты за топор взялся. Не токмо для Москвы постарался, и на Тверь силы не жалеешь. Эвон, как хоромы поднимаешь.
– Боль наша сердечная. Как погляжу на погорельцев, деревню свою вспоминаю.
Борис на Гаврю по-доброму поглядел. Вспомнилось ему, как Гавря мальцом в Тверь пришел, как наказал дворецкому, чтоб доглядывал за мальчишкой. Спросил:
– Поди, дома, на усадьбе только ночуешь?
– И то не всегда. Случается, при кострах доводится строить.
– Алена-то как, поди, сердится?
Гавря помрачнел:
– Алене в тепле понять ли замерзающего? Она дочь боярская и сама боярыня.
Князь только хмыкнул:
– Ну, ну. А великая княгиня как-то вспоминала, чего это Гавря во дворце не появляется.
И уже уходить намериваясь, добавил:
– Работай, не стану мешать. Однако не забывай ты, Гавря, не только мастеровой, но и оружничий княжий.
* * *
Невеста, сысканная оружничему, вроде и жена ноне Гавре, и не жена. Он и тела ее вдосталь не отведал, так и не понял, кому такой брак понадобился? Да он и не мог ответ дать, зачем сам согласился?
Как-то, закончив ставить боярские хоромы, сели Гавря с дедом Макаром передохнуть. Разговорились. Гавря возьми и расскажи деду свою судьбу.
– Не горюй, Гавря, дай время, все перемелется. Стерпится – слюбится.
Ничего не ответил оружничий, только и подумал, сколько же на то лет понадобится, когда эта любовь загорится, сколь ждать ее.
А Алена расцвела, раздалась в теле, в маков цвет обратилась. Смотрит на нее Гавря, а видит Нюшку.
К зиме призвал князь Борис оружничего, сказал:
– Все, Гавря, помахал ты топором, не одну избу поставил, пора и к иному делу. В дальнюю дорогу пошлю тя, в Новгород Великий. Хочу ответ их слышать, с кем им по пути. Есть Тверь, есть Москва, а может, им с Литвой сподручней? Да поедешь ты, Гавря, на перекладных, от яма к яму. В Торжке поклонишься посаднику, узнаешь, каков привоз ноне ожидается, какие гости наехали.
Борис с кресла поднялся, по палате прошелся, потом сызнова заговорил:
– Да и мыслится мне, Гавря, передохнуть те от жизни твоей несусветной надобно. Оглянуться пора и разобраться, в чем правда твоя, а где и кривда судьбу твою ломает.
* * *
Не спится Борису, намедни рассказали ему, как князь московский Василий на Думе призывал жить с Тверью в согласии. Но воистину ли слова его?
О том и думалось Борису все это время.
Тихо, неподвижно лежит жена, великая княгиня тверская Анастасия. Борис шепчет:
