Иногда дорога выводила на поляну, рожь вот-вот золотиться начнет.
Молчит Василий, молчит и скачущий за ним гридин. Князя мысль одолевает: долго ли бояре московские одолевать его будут? Прознает Юрий, пойдет войной, где спасения искать? А может, прав князь рязанский Иван, самому собрать полки да и двинуться на Москву, воротить великое княжение.
Теснят мысли одна другую. Иногда о тверском князе Борисе подумает. Может, у него помощи просить?
Ведь вот он один вырвал его, великого князя московского, из казанской неволи, да и теперь может совет какой подать.
С такими раздумьями и в Коломну воротился.
Глава 9
Из Витебска и Орши, раскинувшись широкими крыльями, вырвались литовские полки, промчались конно по землям ржевским и старицким, разорили поселки и деревни, пожгли, угнали люд в Литву.
О том отписал в Тверь посадник старицкий. Борис в ту пору в отъезде был. Не успел в Кремник въехать и с коня сойти, как дворецкий дорогу заступил.
– Литва, княже, озорует. Старицкий посадник гонца прислал, из-за Орши и Витебска литовские полки вырвались и в землях ржевских и старицких разбои учинили. Широкими крыльями охватили наши поселки и деревни, пожгли, разграбили. Люд в Литву угнали.
Нахмурился князь Борис, с коня соскочил, кинул повод оружничему, по ступеням дворца поднялся. Шедшему за ним дворецкому говорил:
– Литва в западных землях русских хозяином себя мнит. Однако воевать нам с Литвой пока нельзя. Не готовы мы.
Поднялся по ступеням крыльца, подозвал оружничего:
– Объяви боярам, чтоб на Думу завтра к полудню съезжались.
В палаты удалился сумрачный, только к обеду вышел в трапезную. Жене сказал:
– По всему, в Вильно отправлюсь. Как Дума порешит, так тому и быть. Эвон, сколь разору нанесли литвины. Они на западных рубежах русской земли, на востоке ордынцы, и все разбои чинят. А из-за Перекопа того и гляди крымцы вырвутся.
На Думе много не говорил, больше слушал бояр. А речи их к одному сводились: великому князю надлежало в Литву ехать.
* * *
Выбрались, когда Тверь едва пробуждалась; гончары разжигали печи, а в кузницах начинали чадить угли.
Распахнулись городские ворота, и князь в сопровождении дворецкого и трех десятков дружины выехали на дорогу, какая вела в Литву.
Следом по мостовому настилу протарахтели колеса обоза.
Борис коня повернул, перекрестился:
– Не на день и не на два уезжаем, боярин Семен. К следующей весне бы воротиться.
– Дай Бог, удачной бы быть поездке. А то ведь у короля одни слова заверения. На деле же попусту лает на ветер. Как в прошлые разы Витовт распинался в обещаниях, а Литва как набегает на нас, так и набегает. Вона, после них головешки и пустошь кругом.
Борис хоть и промолчал, но с дворецким согласился. Не держат литвины слово. Да и ляхи падки на грабежи, захваты. А ведь крови одной с Русью, славяне.
На третьи сутки проезжали землями, куда накануне Литва достала. Деревеньки впусте лежат, пожары еще травой не заросли, избы, какие не погорели, так безлюдны, народ в Литву угнали.
Молчаливы гридни, нелегко видеть разор. А будет ли конец ему? И никто, ни дворецкий, ни гридни, ни даже сам князь не могли ответить на это.
Неторопко ехали тверичи в Литву. Одна за другой сменялись мысли у Бориса и все больше о неустройстве земли русской.
Вот набежала мысль о князе Юрии. Согнал он все-таки племянника со стола, но что дальше будет? Ужли смирится Василий? Он-то, может, и смирится, да не такова Софья Витовтовна…
О ней-то вспомнили князь Борис с боярином Семеном на ночном привале. Гридни жгли костер, а они о великой княгине московской речь завели.
– Властна Софья Витовтовна, – сказал дворецкий. – Она и мужа своего Василия Дмитриевича, великого князя московского, в руке держала. Никто не миловался.
Борис припомнил, как видел Софью Витовтовну во гневе. Страшен был ее зрак.
Тверской князь даже вздрогнул. А дворецкий уже на своего любимого и больного конька сел:
– Нам, княже, одно и надобно, единение. Покуда Тверь и Москва порознь живут, не миновать нам того, что имеем, разора и усобиц.
Борис не стал дальше слушать боярина, поднялся, направился в шатер, поставленный ему на ночевку гриднями.
Заснул перед самым рассветом. Во сне Настену увидел, Марьюшку, сына Михаила. Он, тверской князь, во сне какой-то наказ им дает, а какой, пробудившись, уже не упомнит.
* * *
В глухую полночь, когда даже псы лютые, забившись в конуры, голос не подают, спала Москва. Иногда, словно очнувшись, выкрикнет уличный сторож или со стен подадут голоса караульные. В кремлевских хоромах великого князя московского торопливо пробежал гридин со свечой. У опочивальни Юрия Дмитриевича приостановился, на носках вошел, тронул князя за плечо:
– Княже, пробудись.
Юрий очи открыл, сел.
– Отчего тревога?
– Там в трапезную княжичи Дмитрий и Василий явились, тя ждут.
Князь удивился:
– Почто в ночь?
Гридин плечами пожал.
– Поди, в хмелю? – спросил Юрий строго.
Гридин промолчал.
– Не виляй, гридин, рассказывай, как есть.
– Шумят, княже.
Юрий встал, накинул на плечи кафтан, пошел вслед за гриднем. В последнее время стал замечать непристойное за сыновьями, попойки. И боярина Морозова бранили. Винили его в том, что советы плохие великому князю дает. А ноне, вишь, осмелели, его, отца, ото сна оторвали.
Разгневался Юрий, толкнул ногой дверь в трапезную, приостановился. Сыновей увидел за столом. Они ошалело вскочили, уставились на отца. Оба взъерошенные, бороды нечесаные. Вытаращили очи.
– Как смели вы мой сон нарушить? – князь голос повысил.
Первым очнулся Васька Косой. Спьяну понес недоброе:
– А мы, великий князь, сами себе вольные. Аль мы не князья?
Юрий по столу кулаком грохнул.
– Князья до поры. Вот кликну стражу, велю заковать вас в кандалы, да допрос учинить – враз ум обретете.
Тут Шемяка по-иному заговорил:
– Отец, великий князь, ты Ваську прости, дурь его от хмелю. В обиде мы, отчего ты к Василию, какой обманом на столе великом московском сидел, тебя за меньшого брата считал, ты его ноне коломенским княжеством наделил?
Только теперь князь Юрий обратил внимание на причудливые тени, что отражались на стене от стоявших перед ним сыновей. Сел за стол, глянул на них, сказал спокойно:
– Меня вините, княжата, а голос Думы вы не слышали?
