– Я, Михайло, и решил уже, ежли князь Юрий изгонит Василия из Коломны, принять его в Твери. В том и боярин Семен поддерживает. – Князь Борис смотрел на Холмского вопрошающе. – Решил так, а ноне сомнение берет. Галичане на меня взъярятся. И князь Юрий обиды на меня затаит.
У Холмского будто ответ готов, враз ответил:
– А ты, княже, о том, что галичане помыслят, не думай. И решение твое верное, шли гонца в Коломну. Чую, галичские княжата, Шемяка и Косой, еще перегрызутся меж собой. Тогда и Василия черед настанет. Не все московские бояре руку Юрия приняли, а Василия оттолкнули. Тебе княже с Василием заодно быть, в одной упряжи ходить, да не считаться, кто в коренниках, кто в пристяжных, едину лямку тянуть, едину Русь собирать. В том ты в Литве будучи убедился.
Они вышли из собора, продолжая разговор, спустились с паперти, приостановились.
– Однако, мороз еще давит, – потер руки Холмский.
– Дави, не дави, а на весну потянуло. Я, воевода Михайло, совет твой выслушал, однако еще подумаю.
– Не мое слово решающее, княже, твое.
Борис кивнул:
– А может, и у Думы совета испрошу.
Глава 11
Весны ждали, а она задерживалась. Морозы отступали медленно, казалось, им конца не будет.
А когда вдруг настало тепло и растаял снег, зажурчали ручьи по тверским бревенчатым мостовым, обновились воды в Твериче и Волге, а леса, в обилии выросшие по всей русской земле, встряхнулись ото сна, ожили.
Князь Борис, едва Волга очистилась, на первую весеннюю тоню выбрался, где его уже дожидался Любомир с рыбаками. Однако не успели первую сеть снять, как появился оружничий с известием необычным, заехал в Тверь из Москвы князь Юрий Дмитриевич.
Борис тут же поспешил домой. Пока добирался, все думал, что заставило Юрия в Твери объявиться?
Встретились в гриднице, обнялись. Борис о дороге справился, велел баню истопить. Долго сидели в трапезной, говорил больше Юрий. Тверской князь понял, с обидами приехал московский князь. Ждал, на кого Юрий Дмитриевич жаловаться будет. А он не заставил ждать.
– Ты, князь Борис, поди удивился, когда узнал о моем приезде?
Тверской князь хотел сказать, что Юрий совсем поседел, осунулся, но тот все о своих печалях говорил:
– В Галич еду я, Борис, а к те завернул душу излить. Сел я на великое княжение в Москве, а ноне задумался. А надо ли было Василия изгонять? Теперь зрю, зло ждет Русь, коли князьями московскими сядут сыновья мои Шемяка, либо Косой, души их шерстью поросли, злобой они дышат, зло сердца их источают.
Борис слушал, не перебивал. Не пустые слова князя. Но вот замолчал Юрий Дмитриевич, испил глоток пива, долго глядел на оконце, пока снова не заговорил.
– Больно признаваться мне, но хочу душу свою облегчить. Как нынче перед Господом стоять буду. Отправляясь в Галич, боярина Старкова в Коломну послал, просил Василия на стол московский воротиться, а я останусь галичско-звенигородским князем…
Выговорился Юрий, замолчал. Борис сказал:
– А может, князь Юрий Дмитриевич, надобно было волю покойного Василия Дмитриевича признать? Сразу с духовной его согласиться?
– Бес попутал, Борис, бес. Ноне гляжу на сыновей своих и думаю, ужли детям моим алчность разум затмила?..
Они еще долго сидели в трапезной. Выговорился Юрий, тверской князь вопросами его не одолевал. Время к полуночи повернуло. Борис поднялся:
– Дорога у тя, Юрий Дмитриевич, дальняя и подъем ранний, пора и на покой.
В опочивальне тверской князь сказывал жене:
– Слушал я, Настена, князя Юрия, и жалость в меня закралась. Видно, немалую обиду Косой и Шемяка причинили отцу.
Нахмурила брови княгиня:
– Жалостлив ты, князь. А я Юрию Дмитриевичу и сыновьям его веры не даю. Чую, еще замахнутся они на московское великое княжение.
– Ты, Настенушка, навроде оракула дельфийского.
– Не оракула, князь Борис, но волчья алчность княжат галичских мне ведома.
Борис бороду погладил, сказал со смешком:
– Я, княгинюшка, давно это раскусил, да все хочется и доброе о них помыслить.
– В делах добрых ни Шемяка, ни Косой не замечены, напрасны чаяния твои, князь Борис.
– Возможно, и ошибался я, да Бог простит. Однако за Василия радуюсь, не злой он и обид князю Юрию Дмитриевичу чинить не станет.
* * *
Борис проснулся первым. Осторожно, чтобы не разбудить Анастасию, выбрался из-под широкого одеяла. Босые ноги утонули в медвежьей полости, разбросанной по полу. Тихо оделся, вышел из опочивальни.
Под мягкими сапогами слегка скрипнули половицы. Встреченная сенная девка поясно поклонилась князю. Борис прошел в просторные сени, куда после трапезы съезжались бояре в ожидании княжьего выхода.
У тверского князя зрела мысль созвать Думу, чтобы высказались о московских делах. Ночью Борису не спалось, и он все обдумывал, как Тверь отзовется на возвращение на великое княжение московское Василия.
Думал тверской князь и о сказанном княгиней Анастасией, что галичские княжата попытаются силой отнять великое московское княжение и пойдут на Москву с дружинами.
Если такое случится, чью сторону занимать Твери?
И так и этак вертел Борис, получалось одно, никто из них не станет умалять власть великого княжения московского.
Подозвав появившегося в сенях отрока, велел сбегать на подворье епископа Вассиана, чтобы тот после утренней службы шел к князю оттрапезовать сообща.
Убежал отрок, а Борис остановился на высоком крыльце. Утро начиналось тихое, чистое. Двор княжеский уже ожил. В поварне стряпухи уже разожгли огни под казанами. Через распахнувшиеся ворота в Кремник въехала телега, груженная битыми тушами. Их привезли с княжьей бойни, что за Тверью. Явился дворецкий, поклонился. Борис подумал о неугомонности боярина Семена и еще, что надобно ему тоже быть за утренним трапезным столом, чтобы сообща посоветоваться, обговорить посещение Твери князем Юрием Дмитриевичем, а уж потом и Думу созвать, чтобы слово бояр выслушать и как они приговорят, так по тому и быть.
В трапезной под строгим присмотром дворецкого девки столы накрыли, закусками разными уставили: мясо жареное и пареное, птица запеченная, рыба в любом виде, икра севрюжья и щучья, кисели и пиво, да квас. А вскорости пироги начали подносить.
Дворецкий руки довольно потирал, говорил князю Борису:
– Эко, пирожницы наши додельницы, какие румяны испекли. Ты, княже, только полюбуйся.
Вскоре пришел боярин Холмский, остановился рядом с князем.
– За таким столом, княже, не совет держать, не государственные вопросы вершить, а свадьбы пировать.
Появился епископ Вассиан, седой, подтянутый, в темной рясе и в клобуке, из-под которого выбилась прядь волос, перекрестился, прочитал молитву, после чего уселись за стол. Но к еде не приступили, смотрели на Бориса. А тот поглядел на сидящих, промолвил:
