Захудалые можайские бояре вели свои конные дружины. Дворня чаще без седел, охлопком, ноги чуть ли не по земле волочатся. С оружием допотопным, мечи дедовские да копья, древки от времени до блеска вытерлись.
Пылит ополчение пешее из смердов можайских с вилами, рогатинами, с топорами боевыми. Крестьяне ворчат сердито:
– Князь-то наш воитель, а нам бы зерно в землю кинуть.
Идут, бредут ополченцы, князя и своих бояр поругивают. А Иван с коня сошел, в колымагу забрался, сон добирал. И что только во сне не увидел: и мать покойницу, и отца в молодости. А когда пробудился, да в оконце выглянул, лес, в зелень одетый, сплошной стеной. А по дороге ополчение можайское растянулось на версту. Медленно плелись можайские ратники. Верст десять пройдут, передыхают. Князь Иван подумал, что таким ходом, дай Бог, к маю в Галич добраться. А не проще было бы галичанам к Костроме выступить? А то ведь придут можайцы в Галич, передохнуть не успеют и снова выступать…
Накануне побывал Иван в Звенигороде у князя Юрия, оправдывал Косого и Шемяку, а покидая Звенигород, так и не понял, простил ли князь Юрий сыновей. А что до совместного похода на Москву, Юрий Дмитриевич сказал:
– На Василия зла не держу, но сыновьям своим оправдания не вижу. Что же до похода на Москву, погляжу, кто с вами на Василия пойдет.
В окошко потянуло прохладой. Князь Иван выглянул. Леса в зелени вытянулись длинной лентой, и кажется, им края нет. Ополченцы шагают, ровно в поле собрались, с рогатинами и вилами двузубцами.
Давно уже Москва позади, но можайский князь арьергард не снимает, нут-ко Василий какой полк вдогон кинет?
К вечеру на постой стали у какого-то озерка. Ополченцы в воду полезли, плескаются, а гридни князю шатер поставили.
Сошлись бояре, ворчат:
– К чему войну князь Иван задумал, галичанам надо, пусть они дерутся.
– Нет, дале Костромы ни шагу.
– Князю возразить нечего. И сам удивляется, видать, под хмелем в Галиче уговорились дружину собрать. А надо бы на полдороге объединиться. Одно и остается, к Костроме идти короткими переходами, а в Галич слать гонца, уведомить Шемяку и Косого, чтобы вели свои дружины навстречу.
По брусчатке, что у Кремника, протарахтела колымага, ее тянули цугом четверо измотанных дальней дорогой лошадей. Соскочил ездовой с переднего коня, открыл дверцу, помог старому боярину вылезть.
На княжеских ступенях дворца появился оружничий.
– А что, дома ли великий князь Борис? – спросил боярин. – Коли дома, доложи, от князя Ивана Можайского я с письмом.
Письмо читали на Думе в присутствии можайского боярина, седобородого, скуластого. По всему, с татарской примесью в крови.
Боярин стоял перед высоким креслом тверского князя, а тверские бояре сидели на лавках вдоль стен, слушали послание можайца.
А можайский князь писал, что он с дружиной выступает на соединение с галичанскими князьями, чтобы сообща идти на московского князя Василия. И звал Иван великого князя тверского сообща наказать Василия, а московским князем великим посадить звенигородского князя Юрия.
Прочитал дьяк, Борис посохом пристукнул, на бояр тверских посмотрел. А те сопели, словно туго соображали, чего от них хочет князь.
И тут воевода Холмский вдруг взорвался, вскочил с места, взмахнул широкими рукавами дорогой шубы, голосом резким выкрикнул:
– Князья галичские и можайский сызнова смуту затевают, сколь терпеть?
Тут и другие бояре зашумели:
– Не позволим усобице шириться.
И загудела Дума роем пчелиным, потревоженным:
– Ты бы, великий князь Борис, окрикнул на галичан, доколь смуту сеять!
Тут Борис снова посохом пристукнул и, повернувшись к боярину можайскому, сказал:
– Поди слышал, боярин, что Дума говорит, а я по-иному не мыслю. Такой ответ Твери будет.
Разошлись бояре, а Борис Холмского и дворецкого задержал:
– Мы послу можайскому ответ свой дали, как теперь поступим? – И на Холмского посмотрел пристально. – Одно знаю, за Василия не заступлюсь и с ним сообща на князя Юрия и галичан не пойду.
Холмский прищурился:
– Твоя неприязнь к Москве, князь Борис, нам ведома. Но то, что и усобников ты не одобрил, уже хорошо.
Тут и дворецкий Холмского поддержал.
– Уж коли не помочь Василию, то хотя бы упредить о заговоре…
Покинули Холмский с дворецким палату, а Борис подумал, стоит ли гонца слать в Москву? Крутнул головой, не стоит, пусть будет как будет.
Глава 15
Смутно на Москве, слухи поползли разные, одни утверждали, что князь Юрий Дмитриевич на великое княжение московское ворочается, другие – княжата галичские взбунтовались.
Бояре можайские какие злорадствовали, какие огорчались.
А тут еще приехал в тот же день из Рязани князь Иван Федорович и едва с великим князем Василием повидался, к вдовствующей великой княгине Софье Витовтовне отправился.
К вечере подъехали ко дворцу колымаги бояр Федора и Семена Оболенских, Василия Ярославича Серпуховского.
Последним в трапезную вошел великий князь Василий. Сел, осмотрелся и не начал разговор, пока не явилась княгиня-мать, Софья Витовтовна.
В полумраке свечей вошла княгиня, высокая, но уже сгорбленная, с выбившимися из-под платка седыми волосами, строго поглядела на собравшихся, сказала чуть хрипло:
– Слыхано ли дело, бояре, но сызнова на власть великого князя замахиваются. И кто бы? Родной дядя с сыновьями. Иван Федорович Рязанский упредил, Шемяка и Косой замахнулись, норовят на великий стол умаститься. – Софья Витовтовна взялась за край стола, продолжила. – Можайский с княжатами галичскими идут на Москву. Ужли уступим стол, не дадим боя?.. Каков сказ твой, Василий Ярославич Серпуховской?
– Ну уж нет, княгиня-мать, как можно без боя, – решительно сказал тот.
У Софьи Витовтовны блеснули глаза, поглянула на сына:
– Тогда не медли, великий князь Василий, садись на коня да иди на усобников.
Собравшиеся за столом загомонили:
– Сколь можно терпеть Шемяку и Косого? – спросил Федор Оболенский.
А второй Оболенский Семен взмахнул рукой, будто саблей.
– Дадим бой, великий князь, покараем отступников. Собирай рать, князь Василий Васильевич.
* * *
Удалился звенигородский князь Юрий Дмитриевич с великого московского княжения и зажил одиноко, замкнуто. Никого из бояр не призывал в Думу, Звенигород не покидал. Особенно когда умерла жена княгиня Евлампия.
Редкими вечерами покличет боярина Всеволжского и не для совета, а так, душу отвести. Особенно от обид, какие сыновья нанесли.
