Ворочался князь в Тверь мимо лесного озера. В зарослях куги коростель голос подал. Неподалеку от берега мужик вентерь поднял, стекла вода, рыба засеребрилась.
Городские ворота Борис миновал, когда колокола заутреню отзвонили.
За утренним чаем Борис сидел, задумавшись. На вопрос княгини ответил:
– Я, Настена, у леса намедни побывал, он от зимних холодов отряхнулся, отогревается в весеннем тепле. На озере рыбака видел. И вот о чем подумал. Отчего не мужик я, какой ожогу свою знает, хлеб сеет и заботы его не тяготят.
Великая княгиня на мужа глаза подняла, сказала удивленно:
– Не гневи Бога, князь Борис. Те Господь княжение дал, высоко вознес. Заботы твои, о княжестве помыслить, а не о доле смерда.
* * *
Отслужив обедню, епископ тверской Вассиан направился в княжеские хоромы.
Второй день как Вассиан в Твери. На Русь их духовная миссия воротилась из Византии ни с чем. В Царьграде они прожили больше полугода. Встретили их в патриаршей епархии с сообщением, что патриарх Иосиф уже посвятил на Русь митрополита Исидора и он отправился в Московское княжество через Рим и Неаполь. А избранный русским собором в первосвятители епископ рязанский Иона пусть ворочается домой и ждет, когда пробьет его час…
Шел Вассиан, и встречные тверичи ему кланялись. И он узнавал многих тверичан, своих прихожан.
Смеркалось, когда епископ, поднявшись на Красное крыльцо, вступил в сени. Здесь его уже встретил дворецкий. Со словами «благослови, владыка» боярин Семен поцеловал руку, проводил епископа до большой палаты, где в думные дни сидели бояре.
Борис уже ожидал Вассиана. Указав на кресло рядом со своим, сказал:
– Долог и труден был твой путь, Вассиан, в страну византийскую, но мало утешительной была ваша миссия. Так поведай же, владыка, почто не привезли вы нам нашего митрополита, кого мы просили, Иону, а довольствовались чужим первосвятителем. Кто же он такой, этот Исидор?
Епископ Вассиан по голосу понял, князь взволнован. А тот продолжал:
– Нам этот митрополит совсем неведом, чем он паству российскую наставлять станет. По слухам, вокруг него слуги папские вились, католики.
Вассиан голову опустил. Жизнь человека, его земное бытие – миг вечного. Мигом вечного проносятся сотни веков, тысячелетия истории. Были и нет переселения народов, государства древности, Римской империи, Византии, христианский мир и Иудея. На мир навалилось мусульманство. Оно покоряет народы, мусульмане грозно стучат в ворота Византии…
Голос великого князя Бориса оторвал владыку Вассиана от дум:
– Ответствуй же, владыка Вассиан, кто такой митрополит Исидор? Нам он неведом. Но беспокоит одно, что он едва посвящение принял, как на Русь отправился через Рим, город папский.
– Известие не из радостных, – промолвил сидевший в стороне боярин Кныш, – однако поглядим, чем Исидор нас порадует.
Сказал и палату покинул. А князь Борис спросил:
– А достойно ли принимал вас патриарх царьградский, вселенский Иосиф? – спросил снова Борис.
– Не патриарх миссию нашу духовную принимал, а в епархии патриаршей, – ответил Вассиан.
Борис хмыкнул, прихлопнул ладонями по подлокотнику кресла:
– А что скажешь, владыка, о базилевсе византийском Иоанне? Живет ли Константинополь в притеснении тюркском?
– Город Константинополь велик и стенами могучими окружен. Оттого турки его стороной обходят, на Балканы двинулись. Плебс константинопольский, что сие люд означает, в тревоге. Да и как не тревожиться, когда аскеры тюркские по дорогам византийским отрядами стоят.
Вздохнул Борис:
– Ты, владыка, все там видел, а ответь, готов ли цезарь византийский власть держать от турок тех?
– Княже, сын мой, я не военный человек, но одно вижу, хоть базилевса воинство сторожит, а турки помогущественней его будут.
– Напасть вселенская, – покачал головой Борис, – горе Европе. Коли она еще молчать будет, сожрут ее османы. А королям да цезарям европейским единиться бы, а они, вишь, мечи на нас направляют. Не чуют, как огонь под ними возгорается, лижет зады их, того и гляди, подгорят.
Пристально поглядел на епископа, бороду в кулаке зажал:
– И вот о чем боле всего сожалею, владыка, некому руку помощи подать славянам, какие на Балканах живут. И не желают. Эвон, ляхи, тоже славяне, да им навроде застило очи, когда над братьями славянами южными петля-удавка затягивается. Чую, не на один год, а на десятилетия, а может, и того более.
Встал, поднялся и епископ.
– Ты уж прости, владыка, одного меня оставь, сказанное тобою хочу передумать…
Ушел епископ, а Борису жарко, хоть и жары нет. Перехватило дыхание и сердце забилось. Успел кликнуть дворецкого.
– Вели стекольце отворить, боярин!
Забегали, засуетились слуги. Спешно из свинцовых рам стекольца италийские вынули. Свежий ветер дохнул в палату.
Вдохнул князь, полегчало. Попросил квасу холодного. Испил из корчаги. Сказал успокаивающе:
– Вот и добре, боярин Семен. Это у меня от волнения приключилось, грудь сжало. Приподними под головой подушку повыше, боярин.
Дворецкий поправил у сидевшего в кресле князя кожаную подушку, остался стоять рядом. А князь медленно говорил:
– Не доходит до меня, боярин Семен, отчего патриарх царьградский Иосиф своей волей митрополита нам дал. С собором нашим не посчитался. А будет ли нам тот митрополит угоден, не подумал.
Промолчал дворецкий, а Борис неожиданно подушку из-под головы вытащил, отбросил.
– Ну да я не о том, жизнь сама рассудит. Засилье тюркское предвижу. Они не токмо Европу наводнят, они и нам хлопот придадут. В чем, ты спросишь? Турки-те сельджуки для Орды татарской подобно влаге живительной. Избави Бог, падет Царьград, и тогда Орда силой своей несметной двинется на Русь из Дикой степи. А Речь Посполитая и Литва того и ждут, чтоб с западных рубежей на нас навалиться.
– Ты, князь Борис, таку картину обрисовал, что страх пробрал.
– Нет, боярин Семен, не пугаю я, предвижу.
– Коли предвидишь, князь, так отчего не единитесь? В одиночку передавят нас.
– Во мне ли дело?
– И в те, князь, и в московском Василии, и во всех вас! – выкрикнул боярин. – Ровно сурки вы, по норкам отсиживаетесь!
Борис насмешливо поглядел на дворецкого. А тот бороду задрал, выкрикивает зло, обидно.
– Довольно, – махнул князь, – мне ли то приятно слышать? Но как сие до князей довести, ты не подумал, боярин Семен? То-то! Эвон, давно ли галичские и можаец стенкой на Василия московского встали? Вот ты бы им, так как мне, и выкрикнул.
И отвернулся от дворецкого, замолчал. А тот вдруг осекся, голос снизил:
