– Ты прости, князь, видно по скудоумию речь моя. Да и озлился я, доколь вам в разум не войти. Ведь пора и опомниться. На Руси люд живет, и к страданиям его вы, князья, повернуться должны.
Борис ни слова не проронил. Потоптался боярин Семен, палату покинул.
Глава 19
У боярина Старкова гость нежданный, можайский боярин Афонька Апухтин. Боярин только что честью наделен, а так, наибеднейший боярчик, ни хором, ни хозяйства. Да и вотчина его всего в десятин, и пустоши, и леса.
В Москву Афонька заявился в обеденную пору. Остановил телегу у Кремля, на собор Успенский перекрестился и к Старкову повернул.
Хоромы у Старкова просторные, в подклети холопы холсты ткут, и чеботари у боярина свои, да вот сиротливы палаты. В молодости все недосуг было жену отыскать, а пролетели годы – оглянуться не успел, как уже будто не к чему. В палатах у боярина не слышались детские голоса, а за стол усаживался он один как перст.
Однако привык к тому, словно по-иному и быть не могло.
Старковский воротний мужик Афоньку не признал, намерился кобылу завернуть, да боярчик на него прикрикнул.
Въехал Апухтин во двор, остановил телегу неподалеку от ворот, к хоромам направился. Старков Афоньку долго не принимал. Апухтин все мялся у крыльца, балясину подпирал, а когда впустили в сени, к столу не позвали, хоть и был Афонька голоден, как пес некормленый.
Вышел Старков в сени, письмо князя можайского принял, проворчал недовольно:
– Ты, Афонька, хоть и боярин, да захудалый и место свое те знать надлежит.
И удалился в хоромы, оставив Апухтина коротать время у телеги.
Долго не ворочался Старков, письмецо князя по буквицам разбирал. А писал Иван Можайский, что вскорости намерен побывать у Старкова по делу, не терпящему отлагательств. И чтобы был боярин наготове и помощь свою оказал.
Пригладил Старков бороду, брови поднял. Подумал, чего это князю Ивану заблажалось ехать в Москву?
Старков можайского князя недолюбливал, но побаивался, слишком много наслышался князь Иван о московском князе Василии недоброго за столом у боярина Старкова. За те речи Василий мог кинуть боярина в темницу. А тут еще Шемяка на великое княжение московское мостится, к Василию подбирается. Ну как сядет князем московским?
Вот и терпит Старков князя можайского.
* * *
О возвращении непосвященного в митрополиты рязанского епископа Ионы Василий узнал от матери, вдовствующей великой княгини Софьи Витовтовны.
Что патриарх Царьградский Иосиф посвятил в митрополиты грека Исидора, для Василия не стало неожиданностью. Слишком долго собиралась духовная миссия в Константинополь. И все оттого, что мешали княжеские распри на Москве.
При встрече с епископом рязанским Ионой Василий сказал:
– Владыка, ты был избран в первосвятители святым Собором, но время твоего отъезда затянулось надолго и потому патриарх вселенский Иосиф посвятил на Русь в митрополиты Исидора. А когда он прибудет, мне неведомо. И посему прошу тя, владыка, не отпускай бразды первосвятителя до приезда Исидора. А еще прошу тя, оставайся и впредь моим духовником и духовником семьи моей.
В тот день зашел Василий в комнату матери своей, великой княгини Софьи Витовтовны. Комнатка больше на келью монастырскую смахивала, потолки низкие, сводчатые, оконце узкое, зарешеченное, свет дневной едва проникал.
Софья Витовтовна стояла спиной к железной двери в черном монашеском одеянии. Седую голову прикрывал темный платок. На скрип двери обернулась. На Василия глянули глубоко запавшие глаза на бледном костистом лице. Князь склонился в поклоне, приложился к желтой жилистой руке.
– Что, сын, какие заботы ко мне загнали? – спросила Софья Витовтовна насмешливо. – Гляжу на тя, и в кого ты такой слабовольный уродился. Ни в меня, ни в деда Витовта.
Василий улыбнулся краем рта:
– В себя, матушка.
– Потому-то и козни творят противу тебя братья твои двоюродные. И дядька родной Юрий сколь лет на тя замахивался.
Василий ждал, пока мать выговорится, сказал:
– Повидал я седни владыку Иону. Опередили нас греки, своего митрополита шлют нам.
Софья Витовтовна усмехнулась:
– Смута виновата, – и губы поджала.
– Да вроде притихли галичане.
Вдовствующая княгиня укоризненно поглядела на сына:
– Нет, Василий, ты на них своими очами не гляди, они еще покажут свои зубы. А они у них клыки волчьи. Но знаешь, сыне, я их хоть и остерегаюсь, а боле всего коварства можайского князя боюсь. Приглядись, сыне, к боярам московским, какие руку Юрия Звенигородского держали.
И уже когда Василий комнату-келью матери покидал, сказала княгиня:
– Ты, Василий, Ванятку, внука моего, к княжению великому московскому привлекай. Разум у него, чую, государственный будет и воля. Ему княжество Великое Московское принимать.
Василий голову склонил, соглашаясь. А Софья Витовтовна продолжала:
– О владыке, сыне, чего печься. Приедет грек, займет епархию митрополичью, вот и послушаем его, первосвятителя. К чему паству духовную взывать станет.
* * *
В Можайск Шемяка приехал потемну. Из Звенигорода пробирался. За городскими воротами его встретил князь Иван. Вдвоем проехали безлюдными улицами, вошли в неосвещенные хоромы. Отрок нес свечу, освещал дорогу. За стол в трапезной уселись, и вскоре девки внесли зажженные плошки, бочоночек с хмельным пивом, чугунок с наваристыми обжигающими щами, мясо жареное на угольях, языки говяжьи отварные.
Выпили князья, на еду налегли. Шемяка с дороги оголодался, ел жадно, больше помалкивал. Разве что спрашивал:
– Уведомил ли тя, князь Иван, Старков, что я к тебе приеду?
– Гонца посылал, Афоньку Апухтина.
И снова по корчаге выпили.
Шемяка щи горячие хлебнул, причмокнул:
– Наваристые!
– Ты бы, Дмитрий, всю эту неделю из хором ни ногой, люду очи не мозолил бы. Береженого Бог бережет. А то ведь какой глазастый да языкастый в Москву донесет Ваське. Надобно, чтоб все тайком.
Снова князь Иван корчаги наполнил.
– Выпьем, Дмитрий, за удачу.
– За это надобно сполна.
Князь Иван поясок крученый развязал, а Шемяка плошку с тертым хреном подвинул, хватил. Долго и нудно откашливался. Наконец слезы отер, сказал:
– Ядрен корень, дух захватило.
Иван хохотнул:
– Девка терла, прихваливала: крепок корень мужику во славу, бабе в радость.
– Всласть!
– Во-во!
– Вот что, князь Иван, ты бы верных людишек сыскивал. Дело-то серьезное замысливаем.
