Потупилась Марьюшка, а отец по-доброму усмехнулся в бороду:
– Да ты, доню, не красней. Княжич Иван не только статью выдал, но и разумен. Приглядись к нему, донюшка, получше…
Минул месяц. Повез Борис Александрович московского князя на дальнюю заимку, пчелиный облет послушать. Князья на первой повозке ехали, а позади рысили тверской княжич Михайло и московский Иван.
Борис с Василием словами перебрасывались. Тверской князь вида не подавал, что московский князь незрячий, говорил:
– На дальней заимке бортни отменные. Стоит бортнику зазеваться, как семья отроится. Меда на весь год в достатке. А берут его пчелы не только с лесного цветения, а и с полей гречи и льна. Я те, князь Василий, показал бы, когда лен зацветет, ровно море по полю разольется голубизной.
– Того мне, князь Борис, уже не видать, – подал голос московский князь.
Борис грусть его уловил.
– Ты прости меня, князь Василий.
– Да уж что там, – махнул рукой московский князь, – мне бы ноне стол московский воротить.
– Ужли, князь московский, мы сообща Шемяку не изгоним?
– На тя, князь Борис, уповаю.
Василий руку на плечо тверскому князю положил.
– Князь Борис, просить тя об одном хочу. Сын мой, княжич Иван, разумом не обделен и быть ему великим князем московским. Ноне он мои очи, к его слову я прислушиваюсь. Чуешь, к чему я клоню? Иван мой княжич, а у тя дочь Марьюшка, лебедь прекрасная, дадим слово да и помолвим их.
Тверской князь сжал руку Василию.
– Быть по-твоему, князь Василий Васильич. Так уж Бог повелел. Завтра же по возвращении призовем владыку Вассиана и совершим с Божьей помощью помолвку детей наших.
Глава 25
Известие о помолвке княжича Ивана с тверской княжной Марьей разлетелось в одночасье. На Москве о том только и разговоров.
Шемяка с можайцем бражничали, поругивались:
– Как ты мог, Иван, не укараулить щенка Васькиного, княжича. Ноне он в силу войдет и похлеще отца своего Темного Василия станет. Твоя вина, Василий с княжичем из Углича бежали, в Тверь пробрались.
Можаец озлобился:
– Ты, князь Дмитрий, сказывай, да не завирайся. Кто Ваську ослепил, кто его в Углич увез, твоим подручным сторожить велел. Ты с них и поспрошай ноне. В прежние лета не к нам ли князь тверской поворачивал, а ноне вдруг к московскому князю перекинулся. Ты, Дмитрий, и поспрошай у него, а на меня лишних собак не вешай.
– Каких собак, собаки эти вскоре нас грызть начнут. Нам бы, Иван, подумать, как бы от тверца и бояр, какие Василию преданы, спасения найти. Кто нас приютит, когда из Москвы побежим. Куда подадимся, не в твой ли Можайск? – И хихикнул.
Пили, не хмелели. Но вот можаец совет подал:
– А не подкупить ли Бориса? Наскребем золотишка.
– Дурень ты, Иван. Тверич к власти великокняжеской всю жизнь рвался, выше Москвы взлететь думал. А ноне, как дочь его Марья в великие княгини московские взойдет, это и будет означать прямую дорогу, что Тверь выше Москвы встала. То-то!
– В таком разе в Литву нам подаваться.
– В Литву нам дорога заказана. Запамятовал ты, чья Софья Витовтовна дочь и какого отпрыска князь Василий.
– И то так.
Выпил можаец пива хмельного, щепотку капусты квашеной в рот кинул, и, отхватив свиной окорок, вгрызся, временами отирая сальные губы рукавом кафтана.
Шемяка насмешливо спросил:
– И как в твое брюхо столь мяса влезает?
Можаец набычился:
– Сколь потребно, столь и влезает. Аль пожалел?
Скривился Шемяка:
– Жри. – И чуть погодя: – Мыслю, Иван, нам в Новгород Великий подаваться. Мне посадник Борецкий известен. Думаю, примет и защитит. Пораскинь умишком, Иван, кого брать будем, коли в бега подадимся.
И задумался. Можаец окорок отложил, на Шемяку уставился. А тот спросил:
– А что, ежели в Чухлому заявимся да вдовствующую великую княгиню Софью Витовтовну придушим?
– Бог с ней, сама подохнет. Не станем время терять. Вот кабы нам попался князь Василий, либо княжич Иван.
Рассмеялся Шемяка:
– Бог даст, не минуют рук наших.
* * *
Дума собралась чахлая, разве что те бояре, какие за Шемяку издавна стояли. Проходили через палату бородатые, в шубах длиннополых, шапках высоких, горлатных. Места занимали устоявшиеся. Усаживались, бороды седые на посохи клали. Молчали, друг за другом переглядывались. По всему, ждали, кто первым начнет.
Двери створчатые распахнулись, и в думную прошел можайский князь Иван, а за ним Шемяка. Князь Дмитрий на высокое кресло-трон умостился, быстрым взглядом окинул палату. Бросил, скорее, князю можайскому, убедившись в малочисленности Думы:
– Ровно крысы по норам разбежались бояре московские. Вишь, опасность учуяли.
Морда у Шемяки щуплая, в бороде лопатистой прячется, только и того, что глаз острый, все что-то выискивает.
Спросил у Думы:
– Что, бояре, пора ответ дать князю Василию, какой прибежище сыскал в Твери.
– Не с Василия спрос, а с князя Бориса, – выкрикнул боярин Рюмин. – Почто посмел приют опальному дать.
С дальней скамьи боярин Сидоркин зашумел:
– Истин ли слух, что князь Василий в родство с тверским вступает?
– Да уж куда как не истина.
Кто-то вздохнул:
– Допрыгались. Чего и ожидать было.
– «Аз» молвили, надобно было и «Буки» говорить. А все от князя можайского потянулось.
Тут можайский князь подскочил:
– Меня винить? А вы, бояре, где были?
И посохом застучал.
Тут Дума зашумела:
– Это ты, Иван, со своими боярчатыми можайскими Василия слепил, душегубничал! Твои бояре изголялися.
На Думе всех больше орал боярин Старков. Да и как ему было не усердствовать, коли он Шемяку издавна поддерживал.
Тут Шемяка посохом застучал, выкрикнул:
– Охолоньте, думные, почто виновных выискивать, все на Василия замахивались, всем и ответ держать, заодно стоять.
Боярин Рюмин бородой затряс, просипел, слюной брызгая:
– Я противу князя Василия выступал, потому как великим князем московским зрил звенигородского князя Юрия Дмитриевича!
На время притихли бояре, сидят, переглядываются. А можаец то ли у себя спросил, то ли у бояр:
– Кричи не кричи, а надобно помыслить, как от тверичей отбиваться?
И зашумели:
– Думать не надобно, чтоб Москву на Тверь поднимать! – заорал Старков. – На тя, князь Дмитрий, взоры наши. Объяви сбор дружины боярской, да ратный люд. На Тверь войной пойдем!
