– По каким дням и сколько раз я могу бывать у мужа? – спросила я Урицкого.
– Хоть каждый день, – ответил он.
Вошел комиссар тюрьмы, противный, грязный тип, и начал писать какую-то бумагу.
– В какие часы я могу бывать у мужа? – задала я вопрос комиссару.
– Раз в неделю, – гаркнул он на меня.
– Что? – заволновалась я. – Урицкий разрешил каждый день.
– Ничего подобного, – опять завопил комиссар. – Получайте разрешение бывать два раза в неделю.
Урицкий, стоявший тут же, прогнусавил:
– Хватит с вас два раза в неделю.
Дальнейшие разговоры ни к чему не привели. Нужно было примириться.
Пока они писали, мы с мужем сидели, глядя друг на друга глазами, полными слез, не будучи в силах примириться с предстоящей разлукой и тем несчастьем, которое выпало нам на долю. Никогда не забуду этих минут! И теперь – этот леденящий кровь ужас! Тюрьма. Может быть, ссылка. А, может быть, и расстрел! Мы сидели, держа друг друга за руки… Безысходное горе томило нас. Как тяжело было сознавать эту убийственную действительность и беспомощность… В это время кто-то вошел в комнату.
– Романов! Идите! – услышали мы голос Урицкого.
Нас буквально оторвали друг от друга. Мужа увели. Я бросилась за ним вся в слезах, в последний раз обняла его и благословила. Постояв минуту на месте, ничего не видя из-за слез, я бессознательно пошла к выходу.
На улице я увидела автомобиль. С двумя вооруженными солдатами; проезжал мой муж. Автомобиль едва не задел меня. Я стала бежать за автомобилем, что-то шепча, крича и спотыкаясь. Вдруг автомобиль остановился. Я бросилась и еще раз обняла моего мужа…
Остановилась ли машина сама, или же у шофера заговорили человеческие чувства, я не знаю, но этот момент почему-то сильно врезался мне в память.
Я едва добрела до извозчика. Оказалось, что мы с мужем провели на Гороховой четыре часа.
Как я могу передать словами все то, что я чувствовала и переживала? Да и есть ли слова, которые могли бы передать эту ужасную действительность? Слов таких нет. У меня отняли самое дорогое, самое близкое, отняли то, чем я жила…
Ужас щемил мне сердце. Отчаяние овладело мною. Бросившись на кровать, я заплакала. Но мысль о муже не оставляла меня ни на минуту. Вскочив, я начала собирать нужные ему вещи: белье, подушки, еду… Все это мы отправили с горничной на Шпалерную. Затем, собрав последние силы, я отправилась к великой княгине Елизавете Маврикиевне, матери моего мужа, чтобы рассказать ей о нашем общем горе.
Вернулась домой поздно вечером усталая, разбитая физически и нравственно, с сильной головной болью. Меня уложили в постель. Как сквозь сон помню, что у нас дома было много людей, но я никого не видела и ничего не сознавала.
Наутро, вскочив чуть свет, я начала обдумывать, что мне нужно делать и к кому бежать. Я решила ехать на Гороховую к Б. Позвонив по телефону и получив разрешение приехать, я немедленно отправилась туда. Опять прошла по лестнице, уставленной пулеметами и солдатами, и вошла в столовую-приемную.
Здесь у меня явилась мысль во что бы то ни стало повидать Урицкого. Послав ему листок бумаги с моей фамилией, я ждала, но скоро получила отказ в приеме. Тогда я сама без доклада вошла в его кабинет. Он очень грубо велел мне уйти, сказав, что нам не о чем разговаривать. Не теряя надежды с ним переговорить, я узнала, что у него в кабинете имеется другая дверь и, не долго думая, я вошла вторично без доклада к этому извергу. Он был ошеломлен моей назойливостью, но и вторично не пожелал разговаривать со мной. Третьей двери, к сожалению, не было, в две предыдущие меня уже не пускала стража. Тогда я решила направиться к Б. Написав свою фамилию, я послала через сторожа записку. Каково же было мое удивление, когда сторож вернулся и сообщил, что Б. не знает меня и спрашивает, по какому делу. Вспомнив, что большевики знают меня только под девичьей фамилией, а не в качестве Романовой, я немедленно исправила свою ошибку и, вручив сторожу сорок рублей, просила его устроить мне прием. Вскоре сторож вернулся и сообщил, что Б. меня примет. Прождав около часа, я, наконец, попала в кабинет Б. Рассказав ему о муже (он, конечно, все уже знал), я начала просить его помочь мне перевести мужа в больницу. Б. был строг и холоден, но в его глазах порой светились лучи доброты и сердечности.
– К сожалению, помочь вам ничем не могу: все Романовы находятся в ведении Урицкого.
Разбитая, униженная, я вернулась домой”.
Глава XLI. 1918
Убийство Урицкого – Тюрьма и попытки освобождения – Перевод в лечебницу Герзони, а оттуда – на квартиру к Горькому – Разрешение выехать в Финляндию
Продолжаю рассказ-воспоминания жены:
“Мысль о необходимости помочь моему мужу меня не оставляла ни на минуту. Я продолжала обдумывать каждую мелочь. У меня мелькнула мысль позвонить жене Б. – телефон мне оставила, на всякий случай, его сестра, уехавшая с Н.К.К. на Украину. По телефону, однако, я ее не добилась и решила написать ей письмо.
Ночь прошла опять без сна. Утром я немедленно направилась на Гороховую: ночью у меня явилась мысль просить Б. разрешить нашему домашнему врачу, доброму и милому И.И. Манухину, посещать моего мужа в тюрьме. На это Б. согласился и просил, чтобы доктор Манухин приехал к нему для переговоров. Я дала знать Манухину, и он сейчас же отправился в Чека.
Следующий день был днем свидания в тюрьме. Не могу передать того чувства скорби и тревоги, которое овладело мной при виде тюрьмы. Кабинетом начальника тюрьмы была небольшая комната с одним окном с решеткой, письменным столом, кушеткой и двумя стульями, между которыми стоял столик. Начальник тюрьмы был симпатичный маленький старичок. В этой комнате я застала княгиню Палей, разговаривающую с тюремной сестрой милосердия. В это время вошел доктор Манухин и показал начальнику тюрьмы бумагу, согласно которой ему разрешались свидания с моим мужем. Начальник очень любезно ответил, что он, к сожалению, бессилен что-либо сделать, так как всеми свиданиями заведует комиссар тюрьмы, который должен скоро явиться.
Разговаривая, мы прождали комиссара полтора часа. Наконец с шумом отворилась дверь и вошел какой-то тип. На нем был смокинг с галстуком из грязной красной тряпки, на ногах – сбитые туфли с белыми, необыкновенно грязными носками. На голове – котелок с проломанным боком. Ярко-рыжее непромокаемое пальто своею грязью вызывало отвращение.
– Что это здесь за собрание? – заорал комиссар неистовым голосом.
– Комиссар Б. сказал, что на основании этой бумаги я могу навещать больного Г.К. Романова, – сказал доктор Манухин.
– Ни в коем случае не допущу никаких докторов к Романовым.
Доктору пришлось уйти.
Мне было больно сознавать, что доктор из-за нас подвергся оскорблениям, но я была бессильна.
Комиссар сел разбирать бумаги, а мы с княгиней ожидали стоя. Наконец он куда-то вышел и, возвратясь, сказал, чтобы меня отвели в канцелярию. Там я прождала ровно 15 минут – время свидания великого князя Павла Александровича с его женой, княгиней Палей. Когда я опять вошла в кабинет начальника тюрьмы, то застала моего мужа, стоящего посреди комнаты с двумя тюремными служителями по бокам. Со слезами я бросилась ему на шею. Мы сели. Нас разделял столик, сесть рядом нам не разрешили. Так много хотелось сказать, но слов не было. Наконец, собрав силы, я начала что-то говорить и в это время услыхала рев комис– сара:
