И про иезуитов она лучше расскажет.
– Я попробую, – пообещал Ивашка и поспешил в Кремль. Приказы и вообще трудятся допоздна, а Башмаков так просто живет там, где служит, потому что в любую минуту может понадобиться государю.
О том, чем занимался Приказ тайных дел, разные слухи ходили. Сперва он заведовал государевыми забавами – главным образом охотой. Было и такое – Алексей Михайлович задумался о предсказаниях погоды и ее тайных закономерностях. Для начала он велел Приказу тайных дел каждый день записывать состояние погоды за окном: ветрено ли, дождливо ли, светит ли солнце. Таких записей набралось немало столбцов, но в конце концов государь к изучению погоды охладел.
Но потом стало понятно, какую пользу может принести Приказ тайных дел, и туда стали стекаться самые разнообразные сведения. Ивашка, служа в Посольском приказе и допоздна торча над переводами, немало любопытного узнал, даже не особо прислушиваясь к тому, что творилось за окнами.
Башмаков был занят, пришлось ждать. Ивашка вышел на Соборную площадь и задумался, в котором храме поставить бы свечну Николаю-угоднику об успехе погони. Он выбирал между Архангельским и Успенским соборами.
Соборная площадь, как всегда, была пестра и шумна. Дворы в Кремле имели многие – и боярин Мстиславский, чьи владения от поперечного строения приказного здания, выстроенного «покоем», отделял лишь переулок, и безымянный нищий, чья черная избенка площадью в квадратную сажень, приткнувшаяся за Успенским собором, едва не сползала по склону к самой стене. Кроме кремлевского населения, кому сам Бог велел молиться в здешних храмах, прибегал на службы посадский люд, приходили сменившиеся с караула стрельцы, царские богомольцы и богомолицы, странствующие монахи и монахини, собирающие в особые ящички деньги на свои обители. Тут же, у самых дверей, ссорились нищие, выкликали невнятные пророчества юродивые и громко предлагали свои услуги безместные подьячие, готовые за пятак, отведя безграмотного просителя в сторонку, навалять прямо на колене любую кляузу в любой приказ.
Именно эта суматоха и пестрота нравились Ивашке – он тосковал по просторной Москве, глядя из окошек кокенгаузенского замка на узкие улочки крошечного Царевиче-Дмитриева, тосковал по нарядным и бойким москвичам, беседуя с чинными и благопристойно одетыми немцами, чьи черные, коричневые или темно-синие одежды наводили на мысли о монастыре, постриге и схиме.
Ивашка поставил свечу в две копейки в Успенском соборе и помчался караулить Башмакова. Наконец ему удалось пробиться к дьяку и рассказать ему про Анриэттину затею.
– Не так уж и глупо, – сказал Башмаков. – И впрямь – может к знатным людям в доверие войти, а для того должна быть хорошо одета. Денег для нее я дам. Только как же ты ее повезешь? Это ж придется седло с креслом немедленно искать, а времени у нас нет.
– Она по-мужски ездить умеет, – ответил Ивашка. Седло с креслом хорошо для приезжей боярыни, когда в апрельскую распутицу ей непременно нужно попасть в Кремль, в Верх, поздравлять с именинами царицу Марью. На Москве по весне и по осени такое грязево, что в колымаге или в каптане лучше со двора не выезжать. Анриэтта и Дениза, выполняя поручения кардинала Мазарини, случалось, надевали мужскую одежду и садились в мужское седло, Ивашка знал об этом от жены.
– Отчаянная баба, – хмуро сказал на это Башмаков. – Но вы ведь быстро поедете, не выдержит.
– Она так хочет из Москвы убраться, что выдержит.
– Чем ей Москва не угодила?
– Скучно ей тут.
– Ин ладно. Бери ее с собой. Только нужно ее в кафтан нарядить, мужскую шапку ей дать, порты, сапоги, все, что полагается. Не поедет же она, задрав подол.
Ивашка чуть не хлопнул себя по лбу. Времени – в обрез, а нужно мчаться в Замоскворечье, везти Анриэтту на торг, в ветошный ряд, где можно выбрать и порты, и кафтаны любой величины, правда ношеные.
– Возьми бахмата на конюшне, – велел Башмаков. – Утром приведешь, получишь другого.
Глава четвертая
Велено было Ивашке, Анриэтте, сопровождавшему их конюху Семейке Амосову, а также двум конным стрельцам нестись во весь дух в город Крейцбург. За вчерашний день были приготовлены подставы в Истре и Волоколамске, а вот в следующий раз менять коней пришлось бы уже во Ржеве, и для того Ивашку снабдили грамоткой к ржевскому воеводе.
Анриэтта очень давно не ездила верхом, и ей казалось, будто тело легко вспомнит прежние навыки. Но сытая и мирная московская жизнь на пользу телу не пошла. Пока отряд добрался до Волоколамска, где велено было ночевать, она совсем измучилась.
Права была Дениза, упрашивавшая, умолявшая остаться.
– Мы ведь больше не увидимся! Ты понимаешь это? – твердила Дениза.
– Клянусь тебе, я вернусь! Ты же слышала, что сказал твой муж. Через полтора месяца мы снова увидимся. Я должна уехать отсюда хоть ненадолго, иначе я не выдержу…
Все это Дениза понимала. И все же не хотела отпускать подругу. В конце концов обе расплакались.
И вот, укладываясь на лавку в горнице воеводского дома, Анриэтта начала разговор со своей совестью. С одной стороны, она оставила Денизу с детьми там, где есть помощницы. С другой стороны, и Дениза ведь скучает в Москве, и очень далек тот день, когда в этом богоспасаемом граде появится первый театр и образуется светское общество.
Ивашка с Семейкой и стрельцами преотлично устроился на сеновале над конюшней. Но на душе у него было беспокойство, и он ночью прокрался к Анриэтте. Она, полежав и насладившись расслабленностью тела, стала растирать ноги.
– Может, тебе, сестрица, вернуться? – осторожно предложил Ивашка.
– Нет. Я справлюсь.
Вспомнив, что с седла Анриэтту снимали, как мешок с репой, и примерно так же затаскивали в горницу, Ивашка только хмыкнул. Первое, что пришло на ум, было из церковного лексикона: умерщвление плоти.
В ночь из Волоколамска увели лошадей для следующей подставы.
К счастью, Афанасий Лаврентьевич, заботясь о том, чтобы посылаемые им к государю и государем к нему гонцы мчались как можно скорее, занимался и устройством ямов, где меняли лошадей ямщики. Но ямская гоньба по колдобинам могла и на тот свет отправить, недаром же веселые ямщики, устраивая седоков в своих повозках, говаривали: «Тело довезу, а за душу не ручаюсь!» Зимой, по гладким накатанным дорогам, ездить на санях было сподручнее, но летом быстрее было добираться до нужного места верхом.
Упрямая Анриэтта держалась в седле только невероятным усилием воли.
Так и добрались до Крейцбурга.
Велено было отыскать на берегу Двины Островную корчму – место, где отдыхали плотогоны и струговщики по дороге в Ригу. Плотов действительно шло столько, что по ним, наверно, можно было бы перебежать с берега на берег, не замочив ног. После завершения военных действий торговля оживилась, и купцы старались наверстать упущенное.
