Будь Воин Афанасьевич поопытнее да знай он голландский язык получше, уловил бы в голосе ангела едва заметный упрек главе семейства. Но он еще только учился правильно приспосабливать свое знание немецкого языка к амстердамскому наречию.
– Ночуйте в мастерской. Моя Хендрикье даст вам одеяла, – предложил ван Рейн-старший.
Пришлось принять предложение.
Женщина, которую звали необычным для московитов именем Хендрикье, принесла одеяла и помогла устроить на полу постели.
И случилось чудо – Воин Афанасьевич поймал ее взгляд. То есть как – поймал? Она смотрела на господина ван Рейна, а воеводский сын словно бы перехватил этот взгляд.
В Вавельском замке много толковали о нежных чувствах между дамами и кавалерами. Было даже известно, кто с кем шалит втихомолку. Слово «любовь» применительно к отношениям мужчины и женщины смущало Воина Афанасьевича: он плохо понимал, что имеется в виду. Желание – да, это ему было известно, молодцы желают девиц и ради этого готовы под венец, совместная жизнь супругов – тоже, он понимал, что супруги ложатся в одну постель не для того, чтобы смотреть сны.
Но только сейчас он догадался, что в долгом взгляде Хендрикье на грузного, обрюзгшего, взъерошенного господина ван Рейна – самая доподлинная любовь…
Глава семнадцатая
Титус и Хендрикье смогли найти в двух шагах от своего дома комнату, которую сдавала старая вдова. Комната была каморкой на чердаке, но Васька от счастья только что не скакал козлом. А Воин Афанасьевич, еще толком не поняв, на кой ему сдался Амстердам, согласился пожить в той комнате и понаблюдать, каковы нравы в европейском городе. О Кракове он так ничего и не понял, потому что сидел в Вавеле, а тут получил наконец возможность приглядеться.
Но как приглядеться? Просто слоняться по городу? Воин Афанасьевич был несколько озадачен своим бездельем – в Вавеле он хоть в сенях перед королевскими апартаментами службу отбывал. Васька – тот, будучи прирожденным безмятежным дармоедом, тут вдруг переродился – рисовал, вместе с Хендрикье ходил на рынок за припасами, резал бумагу, мыл кисти, помогал на кухне, играл с маленькой дочкой ван Рейна и Хендрикье Корнелией, пел ей русские песенки.
Но Титус, юноша сообразительный, узнав, что Воин Афанасьевич знает латынь, нашел ему учеников, с которыми следовало читать и разбирать то Плутарха, то Цицерона. В школе они с заданиями не справлялись, и родители охотно нанимали иноземца за небольшую плату. Заодно ученики сами учили Воина Афанасьевича правильной голландской речи.
Это была мирная и честная жизнь, даже с некоторой роскошью. Воин Афанасьевич несколько раз спрашивал себя: за этим ли прибежал сюда из России? Возможно, иному московскому жителю, менее образованному, Амстердам показался бы раем. Но Воина Афанасьевича смущало то, что он не находит применения всем своим способностям. Латынь – это отлично, однако хотелось более яркого и громкого признания своих талантов. Каких – он и сам бы не мог теперь объяснить, но знал, что они имеются.
Два месяца спустя после своего прибытия в Амстердам Воин Афанасьевич сидел у окошка и сверху вниз глядел на деловитых голландцев и голландок. Васька ушел с Хендрикье на большой рыбный рынок посреди города. Этот рынок расположился на большой площади, сама же площадь была приспособлена под рынок неспроста: она образовалась на плотине, которую в незапамятные времена поставили на реке Амстел, и там было удобно швартоваться судам, доставлявшим товар. Васька даже бегал туда без дела, просто так – рисовать торговцев под навесами и покупателей с корзинами. Пока что получалось коряво, но он не унывал – он вообще никогда не унывал.
Воин Афанасьевич видел сверху, как идут Васька и Хендрикье. Он даже не задумывался, почему узнает эту женщину за версту. Что-то в ней было такое – необъяснимое, все к ней тянулись, и Титус, которому она после смерти жены ван Рейна заменила мать, и художники – друзья ван Рейна, а Васька – тот вертелся вокруг нее, как щенок, счастливый, когда ему потреплют загривок.
До сих пор Воин Афанасьевич женщин знал скверно. Была мать – но что мать понимает в Плутархе? Были комнатные и дворовые девки, на одно лишь и годные, но он брезговал. В Вавеле были пани и паненки, бойкие, смешливые, этих он боялся. Но внимательные темные глаза Хендрикье притягивали его, ее округлые ловкие руки завораживали. Если бы кто ему сказал, что именно в такой женщине он нуждается – мягкой, тихой, ласковой, понимающей, непобедимо женственной, но способной стать матерью для любимого, – он бы сильно удивился.
Часто московские родители искали для своего отрока невесту, которая была бы на пару годков постарше, даже говорили, что государыня Марья Ильинична старше Алексея Михайловича на пять лет. Объяснялось это разумно: парню в семнадцать нужна зрелая девица, а не перепуганное дитя. Хендрикье была старше лет на десять – вроде многовато, но сердце подсказывало: нужна именно она.
Надежды не было – она любила ван Рейна, любила истинно, как положено доброй жене любить мужа, но и как положено умной матери любить дитя: Хендрикье знала все достоинства и недостатки ван Рейна и вдвоем с Титусом вела семейное хозяйство так, чтобы живописец доставлял поменьше хлопот. Воин Афанасьевич очень удивился, узнав, что они не венчаны, а живут вместе уже очень долго. Сосед объяснил Ваське: все имущество ван Рейн унаследовал от покойной жены, и в завещании есть условие: если вступит в повторный брак, имущества лишится. Вот Хендрикье и согласилась ради него терпеть презрение соседок и даже гнев священников, лишивших ее причастия.
Воин Афанасьевич увидел Ваську и Хендрикье, обрадовался – можно будет перед уроком зайти в мастерскую и на кухню, спросить, каковы покупки, получить кусок плохого хлеба с отличным тминным сыром. Но Васька примчался к нему, сильно обеспокоенный.
– Нас ищут! – выпалил он.
– Кто ищет?
Первая мысль была – о хитром пане Янеке и не менее хитром ксендзе Циховском.
– Наши!
– Какие еще наши?
– Наши, русские! Я их на рынке встретил. Слышу – русская речь! Я – туда! А они меня в лицо-то не знают, а одет-то я на здешний лад…
Титус позаботился о том, чтобы московиты приобрели ношеное голландское платье, а Хендрикье старательно починила черные камзолы и штаны.
– Ну, русская речь, и что же?
– Они нас по всему Амстердаму который день ищут! Одного кличут Иваном, другого – Петром, а главный у них – Арсений Петрович!
– Господи Иисусе!
Арсения Петровича Шумилова Воин Афанасьевич знал и недолюбливал. Подьячий Посольского приказа казался ему хуже монаха-постника, считающего себя единственным владельцем священных истин.
– Как же быть-то? – спросил Васька. – Они молодцам из городской стражи денег дали. Кто-то их научил с лодочниками договориться! Батюшки-светы, как же быть?! Ведь потащат домой в цепях!
Насчет стражи Воин Афанасьевич меньше беспокоился – она днем за порядком на улицах не следит, ей дай Бог с рынками управиться, ночью же он сидит дома. А вот лодочники были опасны: все грузы более значительные, чем корзина с рыбой, доставлялись в дома горожан по каналам, и лодочники знали многих жителей в лицо, даже в самых нищих кварталах. А о том, что ван Рейн после больших неприятностей был вынужден поселиться именно в таком квартале, Васька узнал от того же соседа, который рассказал про Хендрикье.
