– Они – дикари! – проповедовал повар. – Дай им волю, они поставят на стол бадью своего хютспота, и ничего более, а что это такое? Это простейшее мясное блюдо, все достоинство которого – в применении имбиря! Его состряпает любой недоумок! Мелко нарубить говядину или баранину, кинуть в котел вместе с капустой, шпинатом, даже горохом! Туда же – сливы! Боже мой, есть ли у них блюдо, куда они не кладут слив? Сливы, пропитанные уксусом, господа… И все это варить, варить, варить! С неимоверным количеством жира и имбиря! В просвещенной Европе этого бы и свиньям не дали! Или это ужасное «олиподриго»! Знаете, что это? В котел кидают все, что нашлось в кладовой и в погребе, все, что смогли купить на рынке. Есть свиная голова – туда ее! Есть свиная нога – туда ее! Вчерашний каплун, прошлогодние сосиски, артишоки, протухшая баранина – все туда! Побольше пряностей – и варить, варить, варить! Пока в печи не кончатся дрова!.. Боже мой, что вы натворили?!
Повар решительно смахнул нарезанную Воином Афанасьевичем морковную соломку на пол.
– Вот еще морковь! Режьте! Кусочки должны быть совершенно одинаковы! Я должен показать этим антверпенским бюргерам, что такое настоящая кухня!
Еще несколько дней на кухне – и Воин Афанасьевич впал в какое-то отупение. Он не мог понять, как вышло, что они с Васькой Чертковым поверили Жану-Луи де Водемону и стали его прислужниками. Обещание Парижа вскружило им головы – это верно, только при чем тут нарезанная соломкой морковь, плохо очищенная от пленок говяжья печень и чересчур подрумяненный лук? Повар на прямо поставленный вопрос ответил примерно так: нужны деньги на дорогу, у него денег нет, через месяц будет жалованье, а если господам угодно идти в Париж пешком, так он задерживать не станет.
Воин Афанасьевич поверил и целый месяц не выпускал ножа из рук, причем круглые сутки: весь день он чистил, резал и крошил, наступала ночь – и во сне он до утра чистил, резал и крошил.
Потом оказалось, что нужно проработать еще месяц; причины московиты так и не поняли.
В начале третьего месяца Воин Афанасьевич собрался с духом и потребовал скорого отъезда.
– Вы уверены, мой друг, что вам вообще стоит покидать этот дом? – ехидно щурясь, спросил повар. – Думаете, я не понимаю, почему вы сбежали из Утрехта и готовы мчаться через все Нидерланды? Вы от погони скрываетесь, друзья мои! Тут, на кухне, вы в полной безопасности – ну так и радуйтесь! Я не знаю, в чем ваше преступление, и знать не желаю, но мое молчание дорого стоит! Трудитесь, а я буду молчать!
И они трудились, заклеивали порезанные пальцы пленкой, что выстилает изнутри яичную скорлупу, ходили на рынок и уже наловчились отличать хорошие овощи от порченых. А повар повадился ходить в гости, для чего наряжался и завивал волосы. Он хвалился, что в самые лучшие дома приглашают, и даже как-то расфилософствовался: не жениться ли, если есть подходящая особа, и не пойдет ли семейная жизнь во вред его выдающемуся искусству?
– Ни хрена себе Европа, – сказал однажды вечером Васька. – Ты как знаешь, Войнушка, а мне все это надоело. Мало ли, что мы сыты! Так ведь в Амстердаме за одним столом с господином ван Рейн ели, а тут объедки на кухне жуем! За этим ли ехали?
– А за чем? – обреченно спросил Воин Афанасьевич.
– Я думал, жить тут весело. А какое веселье, когда завтра до света вставать и за свежей рыбой бежать? – Васька задумался и тихо произнес: – А на Москве сейчас весело, девки в садах на качелях качаются, песни поют… Женился бы, сидел бы в саду, ел ботвинью, красной рыбкой закусывал, девок слушал… жена бы за столом служила, колотый лед с ледника подавала… Эх…
– Да ну тебя и с Москвой твоей вместе. Уйдем от этого злодея, сами до Парижа доберемся.
– Не хочу я в Париж. Я в Амстердам хочу.
Воин Афанасьевич промолчал. Он тоже хотел в Амстердам. Если сравнить с Антверпеном, так там ему было райское житье. Учеников школил, деньги получал, слушал в мастерской господина ван Рейна умные разговоры. И Хендрикье ему улыбалась, как ласковая старшая сестрица.
Но стряпал Жан-Луи де Водемон превосходно. И то, что оставалось на дне котлов, было настоящим лакомством, у ван Рейна такого не подавали. Если закрыть глаза и просто работать ложкой наугад, то вроде и ничего, жить можно… И за хорошо взбитые яичные белки для печенья «макарон» повар всегда хвалит…
Вспоминать о том, как сидел в Царевиче-Дмитриеве над важными письмами, переводил, готовил черновики ответов, совершенно не хотелось. Царевиче-Дмитриев остался там, а Воин Афанасьевич был здесь. И не навеки же эти кухонные ножи и доски. Впереди – Париж, можно и потерпеть.
Прошло немного времени, и терпеть оказалось на удивление легко.
Жан-Луи де Водемон купил новую одежду, старую отдал московитам.
– Радуйтесь, друзья мои, – сказал он. – Теперь приобретете приличный вид. Только отдайте швее сперва – штаны зашить нужно, они на заду протерлись.
Еще он похвалил Воина Афанасьевича и Ваську, что волосы отрастили, и напомнил, что бриться надо хотя бы дважды в неделю. Бритье было для них обременительно: на цирюльника денег не напасешься, а сам – только рожу искровянишь. Денег им повар много не давал, как заходила о них речь, сразу напоминал про Париж.
Васька хмурился, его природная щенячья веселость куда-то подевалась.
– Дома, у батюшки с матушкой, мне девки на стол подавали, чуть что не по мне, мог миской запустить, – уныло хвастался он. – Какую пастилу на торгу брали! А тут и пастилы-то нет, и гречневой каши со шкварками не допросишься…
– Какая тебе гречневая каша в Европе? – огрызался Воин Афанасьевич.
– Европа! Видим мы ее, что ли? Сидим в своем закутке! В Амстердаме хоть с умными людьми за столом сиживали! А тут?
– Потерпи, вот доберемся до Парижа…
Вдруг все переменилось.
Жан-Луи де Водемон, нарядившись, собрался куда-то вечером, а Воину Афанасьевичу с Васькой велел собирать пожитки.
– Друзья мои, в ночь мы выезжаем в Париж! Я договорился – у нас будет дорожный экипаж, будет кучер! Как подадите господам ужин, тут же выходите с имуществом на улицу, да не стойте там, а ступайте прямо, выйдете на улицу Меир, поворачивайте к реке…
– Какой реке? – хором спросили Воин Афанасьевич и Васька.
– Одна тут река. Дойдете до набережной, там ждите меня. Поняли? Да, и мои вещи тоже захватите.
– Надо же, тут, оказывается, и река есть! – удивился Васька.
Когда Жан-Луи де Водемон, отдав последние распоряжения по ужину, ушел, московиты стали увязывать в узлы немногие пожитки.
– Слушай, Войнушка, странно мне кажется…
– Что?
– У нашего-то, у Водемошки, добра больно мало. Когда мы его подобрали – помнишь? Так у него куда больше всякого лопотья было. Ну-ка, глянем, что там у него в сундучке и в корзине.
Сундучок был почти пуст, в корзине – старое исподнее, ночные туфли и зачем-то подушка.
