Летом путешествие за пять лье – одно удовольствие, и, выйдя после обеда, к ужину брат Франсуа уже явился в городок. Там он легко сдружился с хозяйкой постоялого двора, подарив ей кружевной воротничок и еще моток узких кружев для отделки нижней юбки. Кружева были из Брюгге – значит, хорошие, и добрая женщина отыскала брату Франсуа покупательниц.
Три дня спустя брат Франсуа узнал, что богатый виноторговец Геерт ван Алтен нанял французского повара с двумя учениками. Еще через два дня увидел утром на рынке Воина Афанасьевича и Ваську с корзинами овощей.
Ему не хватило нескольких часов. Ночью Жан-Луи де Водемон с помощниками спешно покинули Лейвен, унося неплохую добычу. Брат Франсуа узнал эту новость и усмехнулся: теперь стало ясно, что за деньги были отданы на хранение под расписку. Распоряжение отца провинциала отдать мнимых католиков в руки властей получило основания – осталось только их изловить.
И брат Франсуа сел писать письмо на блистательной латыни, которое начиналось со слов: «In hoc signo vinces».
Глава двадцатая
Петруха даже не знал, что существуют французская комедия, испанская комедия и итальянская комедия. Да и откуда бы? Поэтому, когда на сцену выскочили странно одетые люди, закричали, заплясали, он не понял, что там творится. Тем более они то вопили, то пели на совсем чужом языке. Понятно было, лишь когда парень и девка начали целоваться. Петруха подумал, что это, видать, про жизнь зазорных девок, вроде тех, что селятся на Неглинке, они могут при всем честном народе лобызаться по-татарски, с игрой языков. Потом кое-что стало проясняться: девкин отец не желал отдавать ее парню, а желал отдать дураку в красном кафтане, который все хватался за рукоять шпаги, когда же свою шпажонку вытащил, оказалось, что она обломана. И опять все заголосили, запели, заплясали, а зрители захохотали.
Скоморохи, по Петрухиному мнению, были лучше – они хоть медведя водили и на руках ходили.
Увлекшись действом, он не заметил, что в одной из пустых лож появились две дамы и два кавалера.
Потом, когда крикливые люди убрались со сцены со своими девками, Петруха оглядел противоположный ряд лож и увидел Анриэтту. Он не сразу даже узнал ее в новой диковинной прическе.
Анриэтта же сказала мадемуазель де Тонне-Шарант:
– Итальянская комедия! Значит, сегодня четверг!
– Я надеялся, что все же пятница. Очень хотелось посмотреть на госпожу Бежар, – признался господин де Талейран. – Прелестное создание. Вряд ли она будет верна мужу…
– Господина Мольера ждут ветвистые рога! – развеселился де ла Тремуйль. – Давайте держать пари – кто будет ее избранником!
– Господа, мы узнали, что за день недели нынче, а итальянской комедии я не люблю, – заявила Франсуаза. – Она слишком однообразна, и в ней больше нет живости. Когда актеры говорили по-итальянски, мы ничего не понимали, но это было весело. Теперь они решили говорить по-французски, мы понимаем почти все, но это так скучно!
– Предлагаю поехать ко мне и угоститься горячим шоколадом, – сказала Анриэтта.
Теткино наследство позволило ей приобрести дом в модном квартале Марэ, и после всех приключений, после скуки Замоскворечья, где поневоле приходилось соблюдать православные посты, Анриэтта наслаждалась жизнью богатой, свободной и все еще красивой дамы. Никто уже не мог прислать ей письма с красной печатью, на которой три маленькие зловещие пентаграммы! Никто не мог приказать: отправляйтесь в Стокгольм, или в Мадрид, или в Константинополь! Слово она, кстати, сдержала – в день смерти Мазарини заказала благодарственную мессу.
Поскольку в Париже можно было называть себя как угодно, проверить все равно невозможно, Анриэтта взяла фамилию покойной тетки, таким образом проявив благодарность и дав всем понять, что она – хозяйка замка Кержан. И в самом деле, мадам де Кержан звучит замечательно, да и сам замок, насколько Анриэтта знала, весьма почтенное сооружение.
Сейчас она гордилась тем, как красиво обставила свое жилище поблизости от Королевской площади, и охотно принимала у себя гостей. Слуг она себе наняла немного – камеристку Мари-Клер, горничную Мадлен, привратника Клода, который был также истопником, выездного лакея – этого она звала попросту Гасконцем, уж больно гасконской была его внешность, кучера Гонтрана, и еще – старую испанку Лауру, которая умела превосходно готовить шоколад. За обедом для себя и слуг Анриэтта посылала в кабачок, где держали хорошего повара. Еду брали с тем расчетом, чтобы потом осталось достаточно на ужин и на завтрак.
– Шоколад! – воскликнула Франсуаза. – Едем!
Они вышли из ложи и на улице Сент-Оноре остановились подождать, пока мальчишка, получивший два су, сбегает в переулок за экипажем.
В это время Петруха, толкаясь, пихаясь и изворачиваясь, пробивался к лестнице.
Экипаж уже подъезжал к Королевской площади, когда Анриэтта вдруг разобрала в уличном шуме свое имя. Ее звали, звали издалека, и она, прервав светскую беседу, высунулась в окошко и велела кучеру остановить лошадей.
Голос приближался – и она уже поняла, чей это голос.
Догнать карету, которая несется пусть даже по плохой загородной дороге, Петруха бы не сумел. Но экипаж двигался по парижским улицам неровно, кучер то и дело придерживал лошадей, чтобы не столкнуться с другим экипажем или с груженной бревнами телегой. Петруха, догоняя Анриэтту, пробежал около двух верст, и на этом расстоянии всего-навсего сбил с ног парижанина, продавца вафель, и провансальца, торговавшего с лотка лимонами; могло быть хуже.
Увидев, что карета остановилась, Петруха прибавил скорости и подбежал к дверце, над которой было окошко. Анриэтта выглянула, увидела его и невольно улыбнулась.
– Иди следом, запомни, где я живу, вечером приходи, – сказала она по-русски. И вдруг сообразила: если московиты добрались до Парижа, значит, денег у них сейчас негусто.
Она достала и быстро протянула Петрухе крошечную золотую коробочку. Это была мушечница – в ней лежали приготовленные мушки из черного бархата и черной тафты, уже приклеенные к пластырям, чтобы сразу можно было прилепить на лицо. Эта мода прижилась, пока Анриэтту носила нелегкая по Лифляндии и Московии. Приходилось подчиниться – дама без двух-трех черных пятнышек на лице казалась нелепой и скучной.
– Продай, – велела Анриэтта. – Это вам всем.
И велела кучеру ехать дальше.
– Кто это был? – спросила Франсуаза.
– Давний знакомец. Дворянин из Курляндии.
– Дикарь! Звать даму по имени!
– Они там все такие, – объяснила Анриэтта.
– Как можно жить в таком государстве?!
Анриэтта развела руками – так уж вышло, сама удивляюсь.
Господин де Талейран решил, что приглашение на чашку шоколада – тайная просьба остаться на ночь. Его не сразу удалось выставить. А юную пару Анриэтта отправила в своей карете – пусть детки нацелуются вдоволь. Франсуаза ей нравилась – девушка была непосредственна, остроумна и очень хороша собой; ее, надо полагать, ждало прекрасное будущее при дворе, не век же ей служить фрейлиной герцогини Орлеанской…
