Шумилов, не принимая участия в споре, оглядывался по сторонам, прислушивался к городскому шуму, словно изучая его. Вдруг его обычно малоподвижное лицо переменилось: брови сдвинулись, рот приоткрылся. Он похлопал Ивашку по плечу.
– Молодцы, хватит чушь нести, послушайте-ка…
– А чего слушать, Арсений Петрович?
– Вот там, у большой церкви, – слышите? Или мне мерещится?!
– Царь небесный, матушка Пресвятая Богородица… – пробормотал Ивашка. – Это что же, Великий пост уже начался?!.
– Да рано еще быть Великому посту. В этом году вроде он поздний, – неуверенно ответил Петруха.
– Как же рано, когда покаянная молитва?..
– Покаянная молитва-то по-русски! – воскликнул озадаченный Шумилов. – Ну-ка, поглядим, не наш ли это олух?..
На паперти старинного собора, как оно всюду водится, сидели нищие. Они вопили на разные лады, задевали прохожих, вступали в загадочные переговоры с уличными мальчишками, потрепанными девками и шустрыми мужичонками – не иначе здешним ворьем. А один нищий сидел совсем с краю, завернутый в какую-то грязную рогожу, так что один нос торчал. Он-то и возглашал нараспев:
– Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче, утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен; но яко щедр, очисти благоутробною Твоею милостию!..
Ивашка быстро спешился и подбежал к нему:
– Ты кто таков?!
– А ты кто таков? – по-русски отвечал ошарашенный нищий.
– Ты Васька Чертков! – воскликнул Ивашка.
В тот миг Ивашка не подумал о несообразности: где Маастрихт, а где Аррас, и какого черта Ваське вдруг просить милостыню?
– Арсений Петрович, сюда! – закричал он. – Одного сыскали!
Ваську извлекли из рогожи. Под рогожей на нем было невозможное тряпье. В бороде видны были гниды.
– Тьфу, он весь завшивел, – сказал Шумилов. – Держитесь подальше, молодцы. Нужно его отвести туда, где согреют воду и дадут хоть какую чистую простыню.
– Да нас с этим голубчиком ни в одну гостиницу не пустят, – возразил Петруха.
– Какая гостиница? Нам нужна конюшня на постоялом дворе.
Нашелся постоялый двор, нашлось все необходимое. Хозяин позволил пользоваться закоулком у стены конюшни, хозяйка позволила греть воду на кухонном очаге. Ваське велели, невзирая на холод, раздеться догола, выдали ему кусок мыла и скрученную жгутом солому вместо мочалки, на солому же и поставили. Петруха с Ивашкой поочередно поливали его теплой водой, пока не сочли относительно чистым. Потом его завернули в простыню, посадили на скамью, дали купленный в ближайшей лавке частый гребень и велели вычесываться. Сказали: пока не избавится от последней вши, есть не получит. Пока он, стеная и причитая, кое-как избавлялся от насекомых, Ивашка сбегал на торг, нашел, где продают ношеное, взял там штаны и рубаху, чулок не нашел, пришлось покупать новые. Взял он также ножницы – обкорнать Васькину волосню и бороду.
К вечеру Васька был уже настолько благообразен и сыт, что можно было его допрашивать.
Оказалось, когда его с Воином Афанасьевичем вытащили ночью из узилища, то Воина Афанасьевича увели в одну сторону, а его, Ваську, в другую и оставили в каком-то углу под надзором тюремного стражника. Потом пришли двое, велели идти за собой, вывели на площадь, повели ночными улицами и доставили к речке. Взведя на мост, поставили его там и заговорили о непонятном: что-де сейчас от него, Васьки, зависит нечто. Васька, хоть и слушал внимательно, однако вовремя обернулся, и нож, которым хотели его ударить сзади, не в спину вошел, а по плечу скользнул. Васька дал в морду, ему дали в морду, и как получилось, что он полетел с моста в реку, – неведомо.
– Они думали, сам, своими ножками, до своей могилки дойду, – сказал Васька, – да не тут-то было!
Вода была ледяная, да уж лучше ледяная вода, чем смерть. Ваську понесло течением, он барахтался, но молчал. Вскоре повезло: рядом с ним плыло бревно, он ухватился и возблагодарил Господа. Потом он стал выгребать к берегу, течение не пускало. Потом он обессилел и понял, что замерзает насмерть, но был отчего-то даже доволен. Потом очнулся на палубе баржи – добрые люди вытащили. Баржа шла вниз по течению, и там продержали Ваську до города Льежа, на прощание дали старый мешок – закутаться.
Что делать человеку в чужих краях, не имея ни кошелька, ни опоры в жизни? Сообразить, где ближайший храм Божий, да и сесть на паперти. Странным образом те молитвы на церковнославянском языке, которые Васька знал и мог пропеть, приносили подаяние, но местные нищие, увидев, что у него завелся лишний грош, стали гнать и бить его.
Васька решил пробираться в Амстердам – там господин ван Рейн, там добрая Хендрикье, пропасть не дадут. Вместо того он выбрел к Намюру. Там он прибился к лихим людям, промышлявшим грабежом на дорогах. Ваську сажали, завернутого в лохмотья, и заставляли громко петь акафисты. Случалось, проезжие из любопытства останавливались. Тут-то на них и налетали.
Но Васька уже знал, что такое тюрьма, сбежал, бродил неведомо где, украл на постоялом дворе конскую попону, поймали, побили, и как его вынесло к Аррасу – он сам не понимал.
– Что же теперь с тобой делать, раб Божий? – спросил Петруха.
– Оставить тут, а потом, как поедем в Кале, подобрать? – предположил Ивашка. – Заплатить за него, пусть на дворе живет и кормится, спать может в конюшне, там тепло…
– Поди знай, когда мы наше треклятое чадушко сыщем да в Кале повезем! Арсений Петрович! – воззвал Петруха. – Как с ним быть-то?
Шумилов и сам не ведал, куда девать Ваську. Тащить его с собой в Париж – так это нужно покупать ему обувь, какой-никакой теплый кафтан с шапкой, добывать хоть самую дохлую клячу. А Шумилов в последнее время чувствовал себя неловко как раз из-за денег. Он не мог обойтись без помощи Анриэтты и Денизы. Когда удастся вернуть им долг – он не знал. И как возвращать – тоже не знал. И сколько – опять же не знал.
Конечно, если доставить в Москву беглеца, Башмаков обо всем доложит государю, тот уж не обидит. Но Шумилов совершенно не желал везти воеводского сына в Россию. До сих пор Господь берег троих московитов; даже когда за ними гонялись ночью убийцы, непонятно как их выследившие, уберег, но ведь Его долготерпение небезгранично. Вторая погоня может оказаться более удачной…
– Придумал! – сказал Ивашка. – От Кале к Парижу тащатся телеги с грузами. Посадить его на телегу, заплатить кучеру, он потихоньку и доедет.
– Хорошо, – согласился Шумилов.
Раздобыли бумагу и чернильницу с пером, написали Ваське адрес: «Королевская площадь, дом, где проживает госпожа де Кержан», велели беречь как зеницу ока. Потом действительно уговорились с возчиками, раздобыли для Васьки деревянные башмаки и, вздохнув с облегчением, отправились в Париж.
А в Париже меж тем случилось радостное событие. Дениза сказала Анриэтте за завтраком:
