Снаружи в окошко кинули камушком. Угу, надеюсь, это мои. Я выглянул, козырнул Еремееву и показал пальцем в сторону парадных ворот. Почти в ту же минуту два десятка царских стрельцов приволокли крепкую скатерть и растянули её внизу, держа за углы:
– Не изволь беспокоиться, матушка царица! Небось поймаем в лучшем виде.
– Будете прыгать?
– Я.
– Вы, естественно.
– Я, я!
– Ах, вот в каком смысле…
– Ошень бояться висоты, – по-детски пожаловалась Лидия, – но долг всего свыше! Надо пригать, поднимать фойска, будить народ и брать думу в штурм!
– О нет, не надо, это лишнее. Ещё гражданской войны нам тут не хватало. Просто пойдёмте вместе и арестуем их всех чохом.
– Ви пригайт со мной?
– После вас, – деликатно поклонился я, пропуская даму вперёд.
Царский двор тихо наполнялся стрельцами. Организаторов антиправительственного путча не было видно даже намёком. Хоть бы продумали всё как следует, охрану из терема отослали, своих людей нагнали, захватили вокзал и телеграф… Нет, не умеют у нас ещё революции устраивать.
Государыню поймали, как китайскую вазу – нежно, бережно, с почётом и пиететом. Меня дважды подбросили на скатерти, якобы случайно.
Пьяные в дрезину путчисты сидели в главной трапезной и на появление суровых стрельцов под командованием матушки царицы реагировали неадекватно – руганью, иканием и нетрезвыми покаяниями типа «бес попутал».
– Кто здесь временные? Слазь, кончилось ваше время!
Эффектно блеснув основами школьной программы по литературе, я распорядился торжественно отвести в отделение Бодрова и ещё четверых особо приближённых типов. Государыня без колебаний подписала ордер. А с ней, оказывается, приятно работать в паре, учту на будущее…
* * *
Даже не упомню, когда в последний раз я испытывал такое удовлетворение. Упоённым собственной глупостью боярам даже в голову не пришло, что матушка царица окажется столь политически активной. Ей бы положено чинно, по-православному, удалиться в свои покои и вышивать крестиком, изредка проливая горькие слёзыньки в связи с отсутствием мужа. А уж избранные лица боярской думы скрепя сердце правили бы государством, как умели, не обременяя бедную женщину составлением указов, разбором судов, делёжкой земель и угодий, сбором налогов, тратами из казны и прочими безрадостными тяготами власть имущих.
В этом смысле поступок Бодрова со компанией был абсолютно оправдан. Не сомневайтесь, заявись Горох – ему бы тут же всё передали с рук на руки, не чиня ни малейших препятствий к воцарению на троне законного государя. Поэтому свой арест и сопровождение под стрелецкими пищалями в поруб милицейского отделения многие восприняли как кровную обиду. Они-то ведь хотели как лучше! За что ж так-то с родовитым боярством?! Сам бы я, наверное, всё-таки не рискнул, ограничившись внушением, но Лидия Адольфина показала себя куда более решительной… Чего только стоила одна её речь, выданная прямо с крыльца, перед верными стрельцами:
– Зольдатн унд официрен! Пока фаш царь, мой муж, ошень есть занят, я – фам мать и отец! Но больше-больше мать! Ви есть мои киндер… Кто сметь сказать, что я не есть фаш мать?! Виходить перёд сюда и строиться шнелле-шнелле, я сама их отшлёпать, по-матерински… нежно… чем-нибудь тяжёлим!
Дураков не нашлось. Сотники первыми заорали «ура!», остальные подхватили, и счастливая государыня смахнула умильную австрийскую слезу.
– Фсех есть любить… Фсем по айн, нет, цвай рубель, и водки, в защёт… учёт… прощёт… казны! Я – фаш мать!
– Да здравствует добрая матушка царица! – восторженно рявкнули бородачи, и я понял, что бояр пора уводить от греха подальше. С неё станется ещё и поквитаться, а у меня в отделении хоть и тесновато, зато безопасно… Царице я пообещал завтра же вернуть любимого мужа. Видимо, просто устал, хотел спать и плохо соображал, иначе бы не стал нести столь явную чушь. Но уж как вышло, так вышло.
Домой добрёл в лучшем случае к четырём утра. Коварный петух только-только устроился на заборе, напротив моего окна, как увидел меня, входящего в ворота. Птица сдвинула гребешок набекрень, упёрла крылья в бока и возмущённо разоралась, словно требуя объяснить, где я шлялся всю ночь. В свою комнату подниматься не стал, тихо улёгся прямо в горнице на лавке. Сапоги снял, кажется…
Спал нервно, чутко и недолго. Если не ошибаюсь, Яга подняла меня уже в восемь, ей судьба пропавшего государя казалась проблемой более важной, чем мой заслуженный сон. В результате за столом я клевал носом, но все события мятежной ночи изложил в самой подробной обстоятельности.
– Ну, коли такой расклад пошёл, дак что ж козырей беречь… Настала пора и нам зубы показывать, а то, не ровён час, скоморохи заезжие нас без отпору защекочут.
– Есть план?
– Плану нет, есть мыслишки старушечьи, немудрёные…
Угу, иногда бабуля играет в провинциальную скромность, но «тундрой» её никак не назовёшь. Послушаем, послушаем, итак…
– Приоденусь я, старая, поцветастее, да и пойду перед господином Труссарди красой форсить! А уж ты в энто времечко не теряйся – волшебный ящик ищи, на загривок кидай да в отделение родимое волоки. Чую я, через фокус безвредный люди пропадать начали. Да ты и сам помнить должен: сколь человек в него ни лазило, а ни один назад не показался.
– Помню, я и сам об этом говорил раньше… Но если вы считаете, что мне этот гроб в одиночку на плечах унести ничего не стоит, то глубоко ошибаетесь. Его на арену трое здоровяков вытаскивали.
– Ну так Митьку возьми, уж он небось сдюжит.
– Физически – да, но как вы себе это представляете? – зевнув, засомневался я. – Посреди бела дня мы трое заходим в цирк, а через пять минут двери распахиваются, и сыскной воевода с напарником на глазах у всего Лукошкина убегают с магическим шкафом в неизвестном направлении.
– Отчего ж в неизвестном-то?
– Действительно, в очень даже известном. Вообще-то везде подобные действия классифицируются как кража и сурово караются законами всех стран. Да нас свои же сознательные граждане повяжут!
– Народ мы отвлечём, на то при нас цельная сотня стрелецкая есть, – убеждённо отмахнулась бабка. – А вот чтоб сотрудника нашей милиции с преступными намереньями не подставлять, дадим ему вещицу верную, твоей зазнобой подаренную.
– Шапка-невидимка? А я уже совсем про неё забыл…
– Дак нужды-то не было. Но в сей час пущай послужит делу правому. Ужо небось ежели Митя в шапке невидимым станет, кто ж увидит, что он шкаф своровал?
– Взял на время, – деликатно поправил я.
– В научных целях, экспертизы ради, – для виду согласилась Яга.
Операцию назначили на два часа дня. Основная масса лукошкинцев ещё обедает, сегодняшнее представление вроде бы в три, так что времени на акт экспроприации реквизита предостаточно. Вызвали Еремеева, он, как всегда, дважды не переспрашивал, удивлённое лицо не делал, только поинтересовался, хватит ли одного ведра карамельного гороха. Мы переглянулись с главой экспертного отдела и решили, что должно хватить. В конце концов, мы ведь не кондитерскую лавку открывать собираемся, а только отвлечь любопытствующих. Фома кивнул и вышел во двор, дать соответствующие указания. Можно было отвлечься и отдохнуть.
