Камень, провалившийся внутрь замурованного камина, был для меня безвозвратно утерян, но извлечь из стены второй не составляло уже больших трудностей. Однако заниматься этой работой днем было бы неосмотрительно, так как ко мне в любой момент мог кто-нибудь заглянуть и застать на месте преступления. Поэтому я решил днем немного отдохнуть и поспать, с тем чтобы с новыми силами взяться за дело в ночное время. Правда, отдохнуть, а тем более поспать, сидя в полусогнутом положении, прижавшись спиной к стене, чтобы прикрыть в ней дыру, оказалось весьма непростым и, как ни странно, довольно утомительным делом. Стоило мне задремать, как я тут же просыпался, в ужасе замечая, что сдвинулся с места и отверстие в стене открыто для всякого любопытного взгляда; к тому же от неудобной позы у меня сильно заломило поясницу, так что сидеть я больше не мог и придумал более простой и надежный способ. Я приставил табурет к дырке в стене, а сам улегся на полу, прижавшись к табурету и закрывая своим телом пустое пространство между его ножками. Убедившись, что такой способ надежно гарантирует меня от всяких неожиданностей, я наконец успокоился и крепко заснул.
Разбудил меня грубый пинок сапогом в спину; я испугался, не раскрыл ли кто-нибудь мой секрет, но оказалось, что это всего лишь тюремщик, который принес мне ужин. Снаружи уже смеркалось, и в моей темнице царили густые сумерки, так что отличить дыру от рядом расположенных камней было невозможно. Я подкрепился и, дождавшись ухода тюремщика, снова принялся за работу.
Около полуночи у меня в руках оказался увесистый булыжник, а дыра в стене увеличилась ровно вдвое. Теперь я обладал орудием, с помощью которого мог решить много проблем, и первой из них было — избавиться от наручников. Как это сделать, я уже продумал давно: положив ушко левого браслета на угол каменной ступеньки у входа, я начал бить булыжником по железной заклепке, скреплявшей обе его половинки. В кромешной темноте это было далеко не просто, и множество раз я попадал то по руке, то по пальцу, а то и попросту булыжник выскальзывал у меня из ослабевших рук и я ползал по полу на четвереньках, пытаясь ощупью отыскать его. Но в конце концов труды мои увенчались успехом, и к рассвету мне удалось выколотить заклепку из ее гнезда.
Вскоре должен был появиться мой надзиратель с завтраком, и поэтому я прекратил работу, тщательно убрав за собой все, что могло вызвать у него подозрение. Снова заняв место у стены за табуретом, я опять притворился спящим, прикрыв рукавом рубахи сломанный наручник. Пришел тюремщики, как всегда, остался стоять в стороне, ожидая, пока я покончу с едой, и затем, собрав посуду, молча удалился.
Пытаться избавиться от второго браслета днем было опасно, но я все же не утерпел и, сидя на ступеньках у входа, несколько раз ударил булыжником по заклепке. Звук получился не очень громким и едва ли мог вызвать у кого-либо подозрение, но я тем не менее всякий раз замирал и прислушивался, не раздадутся ли шаги у двери. Собственно говоря, я не так уж и рисковал, поскольку, по моим наблюдениям, тюремщик был настолько же ленив, насколько и груб, и совершал свои обходы строго по заведенному распорядку, точно караул на Хай-стрит в Эдинбурге; кроме того, при свете дня работать было намного легче, и хоть действовать мне приходилось левой рукой, но зато она была свободна!
Продолжая постукивать камнем по заклепке, я размышлял о том, как мне распорядиться обретенной свободой, ибо избавление от кандалов я воспринимал именно так, хоть и оставался узником, приговоренным к смерти, сидящим в каменном мешке за обитой железом дверью. Я мог, например, оглушив тюремщика, попытаться просто выйти отсюда через дверь, но такой вариант был с самого начала обречен на неудачу, поскольку днем в замке повсюду толпился народ, и тюремщика сразу бы хватились, заметив, что он слишком долго не появляется из моей камеры. Мысли мои все чаще возвращались к замурованному камину: не здесь ли кроется реальный путь к спасению? Ведь коль скоро существует камин, значит, существует и каминный дымоход, и если последний достаточно широк, то по нему можно выбраться на крышу, а оттуда бежать будет уже значительно проще, чем из закрытого со всех сторон двора. Прикинув все «за» и «против», я остановил свой выбор на дымоходе: в конце концов, если он окажется чересчур тесным, то у меня в любом случае остается другой выход, через дверь.
Приняв такое решение, я заметил, что заклепка наручника еле держится в своем гнезде и достаточно одного удара, чтобы ее оттуда выколотить; спохватившись, я не стал дольше искушать судьбу и быстро убрал все следы своего рискованного занятия.
Придав кое-как наручникам относительно нормальный вид, чему в немалой степени способствовали сгустившиеся сумерки, я едва дождался прихода тюремщика и наспех проглотил поздний обед или ранний ужин, как вам угодно будет его называть. Очевидно, в моем поведении было нечто необычное, так как тюремщик, уходя, несколько раз обернулся и подозрительно посмотрел на меня; тем не менее он ушел и запер за собой дверь, приписав, по-видимому, все мои странности неизбежным переживаниям смертника в ожидании казни. Я остался один.
В моем распоряжении были вечер и ночь. Одним ударом я вышиб заклепку из наручника и выломал еще пару камней, что заняло у меня всего несколько минут, расширив дыру в стене до таких размеров, чтобы иметь возможность пролезть в нее. Затем я повесил цепь с наручниками на железный прут в окне, «подсказав» таким образом, каким путем я «улетел» из тюрьмы, а сам протиснулся в нишу бывшего очага, притянув изнутри к стене табурет и кое-как снова заложив дыру камнями, чтобы не сразу можно было обнаружить истинный маршрут моего исчезновения.
«Ma foi, — пробормотал я про себя. — Надеюсь, Джереми Коротышка, на сей раз тебе повезет и дымоход не окажется слишком узким!»
Нет, дымоход был не слишком узок и не слишком широк, но — «Mon Dieu!», как сказал бы де Кьюзак, — можно ли было придумать более мучительную задачу для моих ладоней, локтей и колен, чем карабкаться вверх по этой заросшей сажей печной трубе? Не успел я подняться и на десяток футов, как едва не задохся от копоти, пыли и гари, а штаны мои на коленках протерлись до дыр, что можно было сказать и о локтях; но я тем не менее упорно продолжал свой путь, стараясь производить как можно меньше шума, срываясь, соскальзывая, цепляясь за малейший выступ, пока не уперся в неожиданное препятствие. В этом месте труба моего камина соединялась с другим дымоходом, и выше места соединения его шахта сужалась настолько, что протиснуться сквозь нее было совершенно невозможно.
Я остановился на мгновение, упершись локтями и коленями в стенки дымохода, размышляя, как мне поступить дальше, но тут мои сомнения разрешились самым неожиданным образом: руки мои соскользнули, и я провалился вниз, в новый дымоход, пролетев футов двенадцать, прежде чем сумел остановиться. Остановиться-то я наконец остановился ценою значительной потери кожи на локтях и ладонях, но не ощутил боли в обожженных трением руках, поскольку снизу до меня донеслись мужские голоса, и я похолодел от страха, испугавшись, как бы мои ноги меня не выдали. То, что я услышал в следующую минуту, успокоило меня на сей счет, но зато заставило кровь бурно закипеть в моих жилах, и я почувствовал нестерпимый зуд в пальцах, как во время стычки с де Папильоном, ибо в одном из говоривших я узнал того молодого щеголя, который пинал и оскорблял меня, когда я лежал, беспомощный, на палубе английского военного судна.
