Однако, как ни ужасно было наше положение, худшее ожидало нас еще впереди, когда мы наконец пристали к берегу неизвестной земли, бросив якорь в устье мелководной реки с дикими, заросшими непроходимой чащобой берегами без малейших признаков присутствия человека.
Много было разговоров и пересудов относительно того, где мы находимся, ибо, кроме дикого леса и далеких горных вершин, едва различимых и похожих на неподвижные облака, увидеть что-либо было невозможно. Большинство склонялись к мнению, что это материк, но никому толком не было известно, какой именно, и даже испанцы, которых мы вывели на верх, не могли ничего сказать об этом месте, кроме того, что это явно не Номбре де Диос, о чем мы и без них знали.
Тем не менее якорная стоянка здесь была отличная и питьевую воду мы имели в изобилии, благо находились в устье реки; однако в ту же ночь испанцы, доведенные до отчаяния, воспользовавшись нашей беспечностью, вырвались на свободу и заполонили палубу.
Нельзя сказать, что мы были полностью захвачены врасплох, поскольку старый Фигли очень ревностно следил за поддержанием порядка и несением вахт, но число «желтокожих» настолько превышало наши скудные силы, что мы лишь с большим трудом сумели загнать их обратно в трюм, потеряв половину наших людей, и среди них Гаммона и Мортимера, которых ты, наверное, помнишь, как лучших игроков в кости…
Я кивнул, и после непродолжительной паузы Саймон снова приступил к повествованию:
— Должно быть, злой рок привел нас в это проклятое место в устье неизвестной реки, потому что уже на второй день среди нас вспыхнула жестокая лихорадка, особенно среди испанцев, которые дюжинами гибли в страшных мучениях, сопровождаемых рвотой и конвульсиями. На четвертый день старый Фигли пал жертвой болезни, и я, предчувствуя в скором времени превращение галеона в одну сплошную гробницу, сошел на берег с двенадцатью матросами, оставив на борту больных и тех, кто побоялся вверить свою судьбу непроходимой чащобе леса, отпустив на все четыре стороны испанцев и предоставив им свободу действий, так как общая беда положила конец всякой вражде. Из всех сокровищ каждый из нас захватил с собой лишь по пригоршне дукатов на всякий непредвиденный случай.
Полагая благоразумным как можно скорее покинуть зараженную местность, мы углубились в лес и начали тяжелый и утомительный марш через густую чащу зарослей, через болота и реки, но постоянно стараясь держаться поближе к морскому берегу в надежде, что какое-нибудь судно подберет нас и увезет из этой неведомой страны. Так миновало три дня, и еще двое наших людей погибли от лихорадки, но остальные продолжали упорно пробираться сквозь мрачные джунгли, мучимые нестерпимым зноем, острыми шипами колючих растений, мириадами жалящих мух и полной неизвестностью, ожидавшей нас впереди. За все время мы не заметили вокруг ни одного живого существа, за исключением нескольких птиц, которых тоже, казалось, переполняла унылая тоска этого хмурого леса, поскольку большинство из них не пели, но сидели нахохлившись, безучастно глядя перед собой.
К вечеру третьего дня мы вышли к индейской деревне, расположенной на берегу большой реки с широкими песчаными пляжами и сплошной линией скалистых рифов в том месте, где река впадала в море. Первым свидетельством того, что деревня находится поблизости, послужили жалобные вопли, мучительные стоны и пронзительные крики людей, подвергаемых пыткам; я сразу понял значение этих криков, ведь я слышал и прежде нечто подобное и видел, как «желтокожие» истязают индейцев с целью выведать у них тайну спрятанных сокровищ. Когда мы подошли к краю леса, я убедился, что не ошибся, но если нашему взору открылось кошмарное зрелище, то вместе с тем мы едва сумели удержаться от радостных возгласов, ибо совсем неподалеку увидели стоявшее у берега небольшое судно, то самое, на борту которого мы сейчас находимся…
— Знаешь, Саймон, — вставил я»— твоя история очень напоминает то, о чем я собирался тебе рассказать!
— Вот как, приятель? Весьма любопытно, однако, но…
Прервав фразу на полуслове, Саймон распахнул дверь маленькой каюты и втащил в нее человека, подслушивавшего у замочной скважины; к своему удивлению, я узнал в нем того самого веселого малого — хотя, по правде сказать, сейчас на его физиономии не было заметно никаких признаков веселья, — с которым Саймон так грубо обошелся на асфальтовой тропе в джунглях.
— Сжальтесь, сжальтесь! — вопил он. — Я только хотел узнать, пришел ли в себя наш новичок!
Саймон ничего не сказал, но стиснул шею у затылка любителя чехарды и подслушивания с такой силой, что тот, извиваясь сперва, как угорь, вскоре безвольно обвис в могучих руках долговязого моряка; после этого Саймон одним толчком вышвырнул его из каюты, поддав напоследок коленкой под зад, и проследил, как тот, подхватившись, поспешно ретировался по трапу на палубу.
Обернувшись ко мне, Саймон немного прищурил глаз — тот, что не косил, — чуть приподнял в улыбке уголки губ и слегка коснулся пальцем левой стороны носа, как принято у англичан, о чем я уже упоминал.
— Это хитрая бестия, Джереми, — сказал он. — Надеялся услыхать нечто важное для себя, но зато теперь могу поручиться, что ему будет не повернуть шею в течение нескольких ближайших часов!
— Но кто он такой? — поинтересовался я.
— Терпение, приятель, терпение: ты все узнаешь в свое время. Но на чем я остановился? Ах да, на деревне у берега реки! Я вынужден поторопиться с рассказом, иначе, несмотря на противный ветер, не сумею закончить его до того, как мы доберемся до сэра Джаспера, а уж тогда, насколько я его помню, у меня и вовсе не будет никаких шансов!
Итак, испанцы, как я уже говорил, развлекались тем, что привязали с полдюжины индейцев к столбам и пылающими головнями, которые они выхватывали из разведенного тут же гигантского костра… впрочем, вряд ли стоит говорить об этом. Там был, однако, один индеец, не похожий на тех, кого мне доводилось когда-либо видеть, — высокий, с благородной осанкой, очень старый и изможденный. На его лице застыло выражение, которое безошибочно свидетельствовало о том, что дни его сочтены, да и не удивительно, ведь осатаневшие изверги-испанцы особенно яростно набрасывались именно на него — израненного, страшно обожженного, с выколотым глазом, — но он, несмотря на это, казалось, презрительно издевался над ними, хоть и стоял молча и неподвижно, выпрямившись, как столб, к которому был привязан.
Крики, долетавшие до нас, исходили от двух других, тоже израненных и измученных, но по сравнению со стариком почти совершенно не тронутых; достаточно было одного взгляда, чтобы удостовериться в их принадлежности к другому племени, — как оказалось впоследствии, к материковому племени индейцев москито.
На берегу находилось человек двадцать испанцев, и еще несколько — на борту судна, однако других индейцев не было видно, и я с радостью заметил, что большинство «желтокожих» вдребезги пьяны и что все свое оружие они оставили в лодке, доставившей их на берег. Я посмотрел на своих ребят с «Морской феи», и они посмотрели на меня: мы были заодно. Три мучительных дня в невыносимой жаре и духоте, непроходимые колючие заросли, ненасытные древесные пиявки, надоедливые мухи и клещи превратили нас в сущих демонов, готовых на все, а тут перед нами открывался реальный шанс. Я указал на «донов», похлопав по древку своей верной пики, и зловещая усмешка появилась на диких, заросших лицах моих товарищей, ибо все они были англичане. честные и надежные, и зверства испанцев вызывали в них бешеную ненависть. С громкими и яростными криками мы выскочи ли из леса — и можешь мне поверить, Джереми, более комичного зрелища, чем эти пьяные «доны», мне еще никогда не приходилось видеть. Они остолбенели и уставились на нас, точно овцы, пока половина из них не превратилась в баранину, а остальные бросились к лодке, преследуемые нами по пятам. Здесь произошла настоящая свалка, но вскоре мы завладели лодкой, добрались до судна и поднялись на борт. Вот тут-то нам пришлось здорово потрудиться, потому что на судне были десять «желтокожих», более или менее трезвых; однако успешно начав дело, мы были полны решимости так же успешно его и закончить, и поэтому мы в два счёта избавили мир от этих великих мореплавателей, став хозяевами «Сан-Хуана», как называлось их судно. По правде сказать, приятель, я думаю, они так и не успели сообразить, кто на них напал и что с ними приключилось: честное слово, мы им не дали времени подумать ни о нас, ни о своих грехах, которых было немало, в чем я не сомневаюсь.
