– У Марфы Петровны, не во гнев будь сказано, – опуская взгляд, пояснил хозяин дома, – избёнка уж больно невзрачная. Селиться вам туда не по чину будет. А вот уж сыночка её привезли, за то – спасибо. Может, крышу мамане поправит, течёт ведь…
– В каком смысле? – попытался пошутить я, но в деревне тонкого юмора не понимают. Тем паче что достопамятная Митина мама и выбрала этот момент для эффектного появления перед нашей опергруппой.
Ка-ка-я-а это была женщина-а…
– Здрасте, что ль! – шумно приветствовала нас квадратная, пёстро наряженная баба, войдя в дверь и встав посреди горницы. Внешне – копия цирковой борец Иван Поддубный, только без усов и в юбке. Руки как два окорока, грудь похожа на наковальню, а челюстью можно колоть орехи, причём сразу в крошки…
– Маменька родная! Дозвольте обняться прилюдно, Никита Иванович! – дрогнувшим от умиления голосом попросил Митяй.
Я охотно дозволил – знаете, такого рестлинга даже в кино не показывают, из соображений гуманности. Когда они в порыве родственных чувств обхватили друг друга, хруст костей, наверное, был слышен и за пределами избы! Кто кого помял, непонятно, оба выглядели вполне довольными…
– От ить какая радость великая! – поделился наш младший сотрудник, выбравшись из экскаваторных родительских ласк и усаживая маменьку на почётное место, поближе к Яге.
Лавка разом прогнулась под таким весом, и наша сухонькая бабуля мигом съехала к Марфе Петровне под мышку.
– Вот маменька дорогая, какова опергруппа наша отважная! Всех представлю, о каждом скажу, никого не обойду, ничем не забуду. О себе, едино, промолчу, про меня слава ратная да шрамы боевые своё слово скажут, а товарищи боевые подтвердят. Ну наипервейшим делом у нас сам сыскной воевода, батюшка участковый, всем защита, самому царю укор и совесть живая, а мне – дык вообще отец родной! За то и выпить надоть, не находите?
И прежде чем кто-то хотя бы моргнул в знак согласия, этот злодей ливанул себе стакан самогону, низко поклонился и хряпнул так смачно, что всем тоже захотелось! Хозяин дома поддержал, Митина мама воспользовалась той же посудой, что и сын, и тоже без закуски…
– А вторым лицом, да не по значению, а токмо субординации ради, бабуленька наша, эксперт бессменный, упоминания заслуживает. Храбрости – дивной, внешности – редкой, доброты – немыслимой, терпежу – ангелоподобного, а что с подчинёнными творит – вымолвить завидно… Баба-Яга! Ужо кто сдуру и за неё не выпьет, тот сам себе враг, а я и заступаться не буду…
Как вы понимаете, выпить пришлось всем, даже мне. А вот со второго раза самогон показался куда приятнее, ядрёный, многоградусный, но без сивушной горечи, и выпился невероятно легко. После чего, кстати, захотелось встать, дабы достойно выступить с ответным словом. Две стопки не заставили мой язык заплетаться, но тем не менее я вовремя поймал себя на мысли, что всю правду, в её неприкрашенном виде, Митиной маманьке знать всё-таки не стоит…
– Ну сначала я должен признать, что наш младший сотрудник в целом высказался идейно и по существу. Действительно, были такие ситуации, когда без должного взаимодействия всех звеньев нормальная работа отделения оказалась бы попросту парализована. Поэтому если исходить из фундаментальных основ самой системы правопорядка, то… – Здесь я остановился перевести дух и с некоторым недоумением отметил, что меня почти никто не слушает.
Марфа Петровна что-то живо выпытывала у Яги, та жарко шептала ей на ухо, и обе поочередно хихикали. Староста с супругой тихо чокались на пару и пили явно за своё личное, внутрисемейное. И лишь безоглядно верный Митька, растопырив уши и вытаращив глаза, восторженно конспектировал в подаренный мною же блокнотик мою же речь…
– Чёрт с вами, наливайте, – тихо сдался я.
Все радостно откликнулись, и что было потом, я лично помню смутно. То есть по русскому обычаю вечеринка удалась! Проснулся ночью…
* * *
Первые впечатления – самые мрачные… Мы все (в смысле я, Яга и Митька) находимся неизвестно где. Судя по всему, нас, видимо, всей опергруппой куда-то вывезли и устроили на ночь. Меня положили посреди горницы, в полной форме и в сапогах, прямо на кучу свежего сена. Представляю, как я буду выглядеть утром…
Бабку вообще закинули на холодную печь, и гордость нашей экспертизы выводит рулады оттуда, а ветер в трубе вторит её храпу. Мой младший сотрудник был обнаружен в сенях, я об него чуть ноги не переломал, пока выбирался. Туалета во дворе не оказалось, пришлось идти за избу, в лопухи.
Ночь выдалась светлая, не так страшно… В том плане, что я никак не мог отделаться от ощущения чьего-то пристального взгляда за спиной. Хотя что уж особо интересного мог представлять трезвеющий милиционер, быстро делающий свои дела в лопухах!
Вернувшись, запер дверь на засов. Уже сонным взглядом посмотрел сквозь мутное оконце и обомлел – под лунным светом чёрным контуром мелькнула зловещая тощая фигура в приталенном балахоне и исчезла за деревьями!
– Дверь на запоре, в окно не полезут, а в сенях Митьку нипочём не обойти, – вслух подумал я, ни к кому не обращаясь. Потом зевнул и резко плюхнулся в сено, досыпать…
Утро началось с пения петуха. Одного… второго… пятого… мама-а-а!!! Не хочу иметь домик в деревне! Похоже, с этим криком я и проснулся…
– Доброе утро всем, – после секундного замешательства бодро соврал я.
Утро было… нет, сказать, что недобрым, – это мало… С языка непроизвольно рвались исключительно непарламентские выражения, так и тянущие на пятнадцать суток за нарушение общественного порядка. Судите сами…
– Никитушка-а… – С печки на меня глянула помятая, как в ДТП, физиономия Бабы-Яги. – Совсем помираю… из чего энти ироды деревенские самогонку гонют, ить всего-то две… ну три… По-любому ж не больше полулитры и пригубила. А головушка ажно по всем швам трещит… Водички бы!
Из сеней доносился густой богатырский храп. Это Митя. Да, да, тот самый, что у нас в Лукошкине вставал до петухов, потому что деревенский и сызмальства так приученный. Это вам номер два, то есть вообще ничего не понятно!
Я огляделся: в углу как нельзя кстати оказалась бадья с водой и деревянный ковшик. Яга пила понемногу, маленькими частыми глотками, причмокивая и тихо матерясь. Под сбившимся платочком, на маковке, угадывалась большущая шишка… Мы что, ещё и подрались с кем-нибудь?
– А энто, голубь, Марфе Петровне спасибочки сказать надо, – проследив мой сострадательный взгляд, сдержанно буркнула бабка. – Ты уж когда хороший-то поперёк стола лежал, ей, вишь, тоже здравицу сказануть захотелося.
– Ну и?.. – Я не стал углубляться в тихий ужас собственного грехопадения. Допился до беспамятства… и кто, сам участковый!
– Ну и встала она. А скамья упругая, от облегчения возьми да и разогнись… Ох и подкинуло ж меня, грешную, да прямо кумполом об твердь потолочную! Вспоминать и то больно…
– А Митька?
– Митенька – молодец, – морщась, признала бабка, возвращая мне ковш. – Он и твою светлость, и меня, старуху, собственноручно в телегу положил да сюда доставил. Вот тута и рухнул ужо… Тока телегу почемуй-то чужую взял. Без лошади. Сам впрягся, на своём горбу попёр, да ещё и приплясывал всю дорогу. Я ить не целиком пьяная была, я всё помню…
