С Мусей и Славиком случилась действительно архетипическая история. Избитый ход, но ведь работает и будет работать до скончания времен. Допилила бабушка деда, подал он рапорт об отставке. Не хотел, а подал. Отказали. И взяли на карандаш. Чего это молодой офицер на гражданку рвется? Они ему и майора, и должность начальника погранзаставы, а он все о беременной жене бубнит. Подозрительно.
– Да отправь ты свою бабу к родственникам в Киев, – втолковывал особист Славику, – родит она там как миленькая, в комфорте, а через годик заберешь, когда ребенок подрастет. Или тебе служба не нравится?
– Да нет, нравится, но условия…
– Какие условия? – делал стойку особист.
– Никакие, товарищ майор, – спохватывался быстро дед, – я это так, бес попутал…
– Ну-ну, иди думай, бес.
Расстаться с Мусей даже на месяц было немыслимо. Это она для особиста какая-то баба, а для него она все. Мир, победа, любовь, смысл и причина его существования. Впервые в жизни Славик не знал, что делать. До этого момента жизнь его была хоть и страшной, зато ясной и простой. Полюбил в школе новенькую девочку Мусю Блуфштейн, значит, добивайся, терпи, стиснув зубы, унижения от девчонки, носи за ней портфель, служи семь лет, как служил библейский патриарх за свою Рахиль, но добивайся. Напали фашисты – иди на фронт. Выполняй приказы, убивай своих и чужих, сам умирай, если нужно. Терпи, воюй, старайся выжить, но не слишком, чтобы не струсить. Терпи. Закончилась война – отыщи свою любовь, женись, увези с собой, обустрой нехитрый быт, наслаждайся заслуженным счастьем. Все просто. А сейчас… Дома пилит Муся, и небезосновательно пилит. Невозможно в этой монгольской степи с ребенком. Но и отпустить ее от себя невозможно. И как быть?
Однажды, еще на заре своей семейной жизни, я крепко поругался с женой. Так крепко, что и до развода было рукой подать. Чтобы успокоиться, набраться сил и мудрости, я приехал к деду. Ни о чем ему не рассказал. Он сам все понял, без слов.
– С Анькой поругался? – спросил меня чуть ли не с порога.
– Угу.
– Любишь ее тем не менее?
– Очень сильно люблю. Больше жизни.
– Это хорошо, что любишь, только…
– Только – что?
– Только головы не теряй! – сказал Славик после большой паузы. – Мужик не должен голову терять даже от любви. Я вот потерял как-то раз, и жизнь наперекосяк пошла. Десять лет потом выправлял. Еле выправил.
И он мне рассказал историю своего попадания в гулаговские жернова. Я знал раньше, что Славик сидел за политику. Об аресте, тюрьме и лагерях он начал мне говорить лет с четырнадцати-пятнадцати. До этого молчал – щадил детскую, как он считал, психику. Меня очень интересовала эта тема, большинство подростков любят тюремную романтику. В причины, приведшие Славика за решетку, я особенно не вникал. Многие сидели, и он сидел. Гораздо интереснее, как сидел, а не за что. Общую канву я знал, а подробности… Зачем мне подробности? В тот раз он рассказал мне все в деталях. То, что причиной ареста Славика являлась Муся, я узнал почти случайно, спасибо ссоре с женой. Вот уж действительно, не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Самое интересное, что Мусю дед и не думал обвинять. Только себя. Даже по прошествии полувека проклинал свою, и только свою глупость.
– Дурак, идиот, дебил законченный, голову отключил. А ведь не мальчик уже был, войну прошел, смерть видел. Всем я, Витька, своей тупостью жизнь испоганил. И бабушке, и твоей еще не рожденной матери, и даже тебе.
– А мне-то чем?
– Я мать твою, свою дочку, первый раз увидел, когда ей семь исполнилось. А потом еще года четыре привыкал к ней, от лагеря отходил. Плохой я отец, дед нормальный, а отец плохой. Жесткая она выросла, не дал я ей любви, сколько нужно. Поэтому за мягкого и замуж вышла. Да ты и сам знаешь.
– Ну если на мне это и отражается, то только с лучшей стороны. Не волнуйся, у меня оптимальный баланс жесткости и мягкости. Спасибо тебе и за мать, и за отца. Без него бы меня вообще не было, согласись.
– Хм, – удивленно, но и радостно усмехнулся дед, – а ведь ты прав. Выходит, зря я себя проклинаю. Против судьбы не попрешь.
– Конечно, ты лучше расскажи, как в тюрьму загремел.
– Да просто, Вить. В те времена это было очень просто… Несколько месяцев я реально мучился. Ничего не мог решить. Рос живот у Муси, и вместе с ним рос ее страх. Стыдно мне было, что страдать ее заставляю. Она плакала, уезжать без меня к родителям отказывалась, рожать в степи боялась. Кричала, нервничала, ну знаешь, женщины во время беременности немножко не в себе. Гормоны и все такое… Однажды в сердцах ляпнула: «Да дай уже взятку кому-нибудь. Не знаешь, что ли, как дела делаются? У нас в Иркутске в эвакуации за взятку все решалось». Ну ляпнула и ляпнула, а я запомнил. Могло бы и получиться. Не только в Иркутске за взятку дела устраивались. В Европе офицеры разжились трофейным барахлишком. Сколько раз сам видел, за взятку и на должности назначались, и в армии оставались после массовой демобилизации. А чего, трофеи грехом большим не считались, победителям полагались некоторые привилегии. Генералы вагонами добро на родину перли, ну и остальным перепадало. Я, правда, брезговал. Единственный раз не удержался. Взял в брошенном богатом доме на окраине Праги бриллиантовый с рубинами гарнитур для Муси. Уж больно красивый был, да и пофорсить мне хотелось перед ней очень. Вот и все богатство. Если отдать колье из гарнитура особисту, могло бы и получиться. Риск, конечно, существовал, но что мне риск после четырехлетних военных танцев на острие ножа. Я лихой парень, командир разведгруппы, и не такие риски переживал. Тем более что Муся страдает. Решился, взял втихаря колье и пошел к особисту. «Слушай, – говорю, – не могу я больше служить. Боюсь, баба моя от нервов помрет. Помоги по-человечески. Я отблагодарю». – А сам колье из кармана вытащил и поближе к нему подвигаю. Глазки у майора загорелись. «Все, – думаю, – заглотила рыбка крючок». – «А еще есть?» – спросил он меня, сгребая цацку в карман. Я ему: «А чего, мало?» – «Да нет, – говорит, – мне достаточно, но я такие вопросы не решаю. Есть у меня один дружок, в центральном аппарате работает, на Лубянке… Скоро в отпуск поедешь, я ему пару строк черкну. Вот для него нужно. Он поможет». – «Есть, – отвечаю, – у меня подарочек для твоего дружка. Пиши письмо».
Пришел домой, объявил Мусе. Она чуть от радости раньше времени не родила. А через месяц мы поехали в Москву, в отпуск. Возвращаться не планировали. Даже вещи с собой взяли.
– Там, на Лубянке, тебя и раздербанили. Да, дедушка? – решив проявить сообразительность, встрял я.
– А как ты догадался?
– Во-первых, ты сидел, я знаю, значит, раздербанили. А во-вторых, у меня в бизнесе такие разводки случаются по восемь раз в неделю. Я привык уже.
– Ну вот видишь, ты, мальчик, не нюхавший пороху, выросший в мирное травоядное время, догадался, а я, стреляный воробей… Нет мне прощения. Дурак я, голову потерял, видите ли…
Славик долго ругал себя всякими разными словами. Переживал, как будто вчера все случилось. И было понятно, что говорит он себе это все не в первый раз, и даже не в сотый. Я его слушал и думал о своем. Что вот надо все-таки помириться с Анькой. Но не уступить при этом, не прогнуться излишне. Потому что потом хуже будет. А еще я думал, почему же все-таки майор сдал Славика? Ведь брали же, все брали, дед мне сам сказал. Я, конечно, строил из себя мудрого, разбирающегося в разводках парня. Хотелось покрасоваться перед дедушкой. А на самом деле…
