– Почему он не взял? – выпалил я неожиданно и своим вопросом дотла разрушил едва сложившийся образ умудренного бизнесмена.
– Эх, Витька, – прекратив себя ругать, повеселел дед, – а я уж думал… Весь в меня пошел, дурашка. Романтик. Но понты кидаешь грамотно. Отдаю должное.
– И все же почему?
– А потому что дома у майора была своя жена. И она тоже очень хотела в Москву. И пилила его каждый день. И он хотел. Кому охота в этой глухомани торчать? Но майор, в отличие от меня, из армии увольняться не собирался. А тут такой случай. Как же не воспользоваться? Само в руки плывет. И цацку взять, жену заткнуть на время. И дело громкое раздуть. Аж на самой Лубянке. Единственный шанс, что заметят, в Москву переведут или в какой-нибудь другой приличный город. Служили бы мы с ним поближе к цивилизации, взял бы как миленький и рапорт об отставке подписал. А так… контраст слишком большой вышел. Не выдержал, сдал. Особисты, они вообще сучьей породы народец, я это на войне хорошо усвоил. Должен был просчитать. Но, сам видишь, потерял голову, понадеялся и жизнь всем испоганил, дурак. Так что думай, Витя, хорошо думай, и с ума не сходи, даже от любви. Я, собственно, для этого тебе эту грустную историю и рассказал.
Учить людей на примере собственных ошибок бессмысленно. Я это только сравнительно недавно понял, когда собственные дети подросли. А тогда я проявил характер: помирился с женой, но не прогнулся. По уму поступил, а не по глупой женской прихоти. Еще, помню, думал: «Хорошо, что у меня дед такой, много поживший, много чего повидавший, предупредил вовремя, образумил». Ни фига подобного, люди во все времена учатся только на своих ошибках. Во все времена сходят люди с ума от любви, и цена всегда одинаковая – жизнь. Муся и Славик не были святыми, они совершали глупости, ошибались, воровали и давали взятки. Они умирали за Родину и мечтали о своем маленьком личном счастье. Они любили и ненавидели, ругались, обижали родственников, совершали подвиги и раздражались по пустякам. Они были просто люди. Не с большой буквы, а с маленькой. Просто люди… Другое дело, что просто людей на земле сейчас осталось мало. Большинство двуногих, прямоходящих – эгоцентристы. Поймите меня правильно, это не снобизм. Я и сам, скорее всего, из двуногих. Мне позорней во сто крат, у меня пример перед глазами был. Великое прошлое вопиет ко мне, и я стремительно уменьшаюсь на его фоне. Уменьшаюсь, но хотя бы осознаю масштаб. И свой, и прошлого…
* * *
В Москве Муся вызвалась провожать деда до дверей Лубянки. Славик отнекивался, умолял ее остаться дома, жара же на улице, не в ее положении, на позднем сроке, разгуливать. Да и всего разговора на десять минут, раз-два, и готово. Бабушка упрямилась, как будто чувствовала что-то. Тянула время, уговорила не на метро ехать, а пешком пройтись от Воздвиженки. По дороге десятки раз касалась деда, поправляла и так идеально сидящую гимнастерку. У «Метрополя» вдруг заявила:
– Я передумала. Возвращаемся на заставу. Я выдержу. Растут же у монголов как-то дети в степи, и у нас вырастут. Все, возвращаемся.
– Вот ты и возвращайся, – стальным голосом отрезал Славик, а потом, взглянув на округлившийся живот ненаглядной своей Мусечки, подобрел и как можно ласковее объяснил: – Ну что ты как маленькая: едем – остаемся. Решили, значит, сделаем. Все будет хорошо. Я обо всем договорился, через неделю на гражданку. Ты же мне веришь? Я обещал живым с войны вернуться, и вернулся, а это вообще пустяк.
Несколько минут Муся плакала у «Метрополя», а дед ее успокаивал, как мог. Она его просила, она его заклинала: не ходить, не ходить, не ходить… Не послушал он ее, конечно же, решил, гормоны у беременной играют. И потом, глупо получается: особисту взятку дал, в кармане гимнастерки вторая половина гарнитура для чина с Лубянки позвякивает, и свернуть на полпути? Нет, так только дамочки истеричные поступают, а он не дамочка. Он боевой офицер, в конце концов! У парадного входа в знаменитое лубянское здание они простились.
– Я буду тебя ждать, – обреченно сказала бабушка.
– Охота тебе на солнцепеке, – сделал вид, что не заметил ее тона дед, – там, может, в приемной час придется проторчать. Иди домой.
– Нет, я буду тебя ждать. Долго, сколько надо… всегда.
– Ладно, я по-быстрому, – стремительно целуя бабушку в лоб, произнес Славик, развернулся и бегом почти, чтобы не проявить слабость, бросился к парадным дверям наркомата внутренних дел. У самых дверей он снова повернулся и крикнул глядевшей ему в спину Мусе: – В «Метрополь» сходи, столик займи, праздновать будем!
– Нет, – тихо ответила ему бабушка. – Я здесь. Я ждать тебя буду, пока не вернешься. Ты знай только, что бы ни случилось, я буду тебя ждать…
Дед скрылся в дверях. В следующий раз она его увидела через семь лет.
5. Родина-мать и ее падчерица
У парадного подъезда красивого здания на Лубянской площади Муся прождала мужа больше десяти часов. С двух часов дня почти до полуночи. Она стояла, не шевелясь, как часовой у Мавзолея. Лишь иногда клала руки на огромный живот, внутри которого колотилась от охватившего их обоих ужаса моя еще не рожденная мама. Дочь красного буденновца Исаака Блуфштейна не умела молиться. Не научили ее. Но она пыталась:
– Бог, – шептала она, едва шевеля губами, – мне говорили, нет тебя, и я верила, а сейчас я не знаю, во что верить. Славика мучают, я чувствую, мучают. Бог, зачем тебе Славик? Что он тебе плохого сделал? Мне оставь его. Он мне нужен. Я люблю его, разве это плохо – любить? Оставь его мне, защити, выведи из этих проклятых дверей. Это я во всем виновата. Я братьев воровать учила, я его завела сюда. Меня накажи. Его сохрани. Давай так, Бог, – я умру при родах, а он выйдет сейчас из этих дверей. Или он выйдет из дверей и бросит меня. Договорились? Да? Ну сделай что-нибудь, Бог! Пожалуйста, я умоляю. Это ведь несправедливо очень. После войны, после всего, что было… Сделай, Бог, а не то я буду жаловаться. Думаешь, на тебя управы нет? Я товарищу Сталину напишу, он разберется. Он мудрый, он все видит…
Муся молилась то Богу, то Сталину, то папу своего призывала, легендарного буденновца и снайпера Исаака Блуфштейна, чтобы приехал, заступился, вырвал любимого из бесконечной, опоясавшей весь мир Лубянской крепости. Иногда она замирала, словно в трансе, и молча гипнотизировала высоченную в черных ромбах дверь в ад, куда она сама, сама отправила единственную свою любовь, и жизнь, и смысл, и радость, и воздух, и счастье, и надежду, и все… Славика своего, собственными руками, на заклание… Сама… Каждый раз, когда дверь медленно открывалась, у нее начиналась схватка. Сейчас, сейчас выйдет, и все кончится. И они пойдут праздновать в «Метрополь», а он будет смеяться над ней, целовать волосы и ласково шептать в них: «Ну что ты, глупышка, что ты, что ты, это просто жара, привиделось тебе, дочку побереги…» Двери открывались, но из них выходили чужие мужчины, ненужные, нелепые, а Славик не выходил. И Муся, пережив очередную схватку, продолжала неумело молиться. Времени она не замечала. Только когда подошел милицейский патруль и попросили предъявить документы, увидела, что стемнело. Не отрывая взгляда от двери, протянула старшему паспорт.
