– А наш мир, наша вселенная, все вокруг – это первая ваша книга, единственная ли? Но если нет, что с остальными, после точки, что с остальными? И в чем идея, и когда у идеи будет точка? Что вы хотите нам сказать, зачем вам это все? Неужели…
Бог аж подпрыгнул, на мгновение его облик, взятый напрокат у Федора Михайловича, даже потерял очертания, расплылся, почти превратился в свет. Но Господь собрался вновь и исполнил какой-то дикий и явно торжествующий танец.
– Вот, вот! – радостно закричал Бог. – Я знал, я верил в вас, я в вас ни секунды не сомневался! Вот они, вопросы, которые мне никто не задавал, но которые грызут меня вечность. Вы – гений, Федор Михайлович, вы живой, вы лучший. И не надо, пожалуйста, себя корить, что шаблоны для русских озвучили. Призвание у вас такое, талант такой – озвучивать, вы и для меня нечто очень важное озвучили. Вы не волнуйтесь, не худшие на свете шаблоны вы сочинили. Знаете, у не любимых вами немцев такие сочинители вскоре после вашей смерти появятся, что… И ведь бездарные, сволочи, не чета вам. Талант может озвучить злое, но неталантливое никогда. А от неталантливого все зло по большому счету и происходит. Эх, было бы кому помолиться, вознес бы благодарственную молитву. За вас, за то, что удались вы мне так и помогли. Да знаете ли, что своими вопросами не Россию вы отмолили, а целый мир? Я ведь только сейчас понял, натолкнули вы меня на эту мысль. Пока не озвучит кто-то – не поймешь. Я, конечно, и сам… но это не то. Вы тем отмолили, что именно вы озвучили, а значит, я прав, значит, удалось, тысячу раз я прав, и книга еще не закончена…Ох, вы извините меня, дражайший мой, бесценнейший Федор Михайлович, сумбурно все как-то, бестолково и нескладно. Но и поймите, пожалуйста, уж кто-кто, а вы поймете. Вот представьте себе, что ваш персонаж, да хоть и старец Зосима, вопросы вам задавать начнет, да еще такие, которые вас мучат давно, но еще не сформулированы вами. Каково, а? Знаю, знаю, задавали вам ваши герои вопросы и спорили даже. Сопротивление материала, мне ли, главному писателю во вселенной, не знать? Если материал живой, он всегда сопротивляется, только мертвяки смирные: куда пнешь, в ту сторону и катятся. Я все знаю, но это другое, это наяву, не смутные подозрения, оправдываемые полетом крылатой, но эфемерной музы, а свершившийся факт. Есть от чего растеряться. Ладно, острая фаза счастья у меня уже прошла, могу говорить. Не то что могу – обязан. Ничего от вас не скрою, нет и не было у меня собеседника, более достойного и лучше меня понимающего. Слушайте, Федор Михайлович, слушайте внимательно то, чего никто еще не слышал.
Конечно, ваш мир не первый мною созданный. Я – писатель опытный и настолько древний, что само понятие древность звучит по отношению ко мне нелепо. Мне кажется, что я был всегда, а если мне кажется, то так и было. Уж поверьте, все, что мне кажется, тут же и возникает, – такова моя природа, и даже я не могу с ней ничего поделать. Я написал миллионы книг, а может, миллиарды или триллионы, никогда не задумывался сколько. Были среди них удачные, были и не очень, были и такие, которые вы и вообразить не можете, и объяснять бесполезно. Потому что миры эти основаны на совершенно иных принципах, чем ваш. Только один пример для общего представления. Помню, написал я однажды очень забавную и красивую вселенную, носителями разума там были существа вроде одушевленных математических формул, а основным конфликтом и движителем истории являлась проблема деления чисел на ноль. Из школьного курса алгебры известно, что на ноль разделить ничего нельзя, однако же существа все время пытались. Вековечная несбыточная мечта, вроде как счастье для всего человечества – у вас. И кстати, в финале им это удалось, не скажу как, но удалось. Я вообще-то люблю хеппи-энды. За это многие упрекают меня в пошлости. В свое оправдание могу сказать только, что, если подумать хорошенько, любой энд – хеппи, бесконечны лишь страдания. Но вы задали другой и очень интересный вопрос: а что же случается после этого любого (но непременно счастливого по сути своей) энда с созданным миром? Тут два ответа, Федор Михайлович, и оба верные, выбирайте, какой вам больше по вкусу. Один заключается в том, что наступает эра всеобщего благоденствия и счастья, так называемый золотой век. Все конфликты разрешены, все вопросы исчерпаны. Живи и радуйся. Это для оптимистов. А для пессимистов автор пишет на последней странице романа слово «КОНЕЦ» и ставит огромную жирную точку. Забавно! Радетели за всеобщее счастье, всевозможные борцы со злом не понимают очевидной истины: как только они победят окончательно, тут-то всем крышка и настанет. Впрочем, хорошо, что не понимают, иначе как сюжет вперед двигать? А с точки зрения автора, написанная книга – это фантом, привидение, вспомнишь ее иногда, взгрустнешь мимолетом или, наоборот, обрадуешься, как я сейчас своим математикам, и сразу забудешь. Потому что писатель живет лишь той книгой, которую пишет в данный момент. Простите, конечно, что объясняю давно известные вам вещи, но я предупреждал, что все просто, и все действительно просто. Я писал, оттачивал свое мастерство, пробовал разные жанры, начинал с простенького – детективчики там разные, скандалы, интриги, расследования – и неплохо, поверьте, выходило. Но всякая идея рано или поздно исчерпывает себя. Я заканчивал книгу и тут же принимался создавать новый мир. Хотелось такую книгу написать, где было бы все, вообще все, и чтобы не заканчивалась никогда, и при этом интересно так, что оторваться невозможно. Невероятная и с первого взгляда нерешаемая задача. Постепенно я догадался, что ни один самый увлекательный сюжет, ни одна самая стройная логика к решению меня не приближают. Персонажам надо давать волю, свободу творить и ошибаться, тогда книга воспроизводит как бы саму себя и длится дольше. Я стал работать в этом направлении. Был у меня мир, где существа изъяснялись исключительно на языке музыки. О, сколько гармоний, какие мелодии и симфонии услаждали мой слух! Сладкий сон, эти звуки навевали сладкий сон и бесконечное счастье. Я думал, вот оно, получилось, но нот всего семь, их сочетание велико, но не безгранично, пошли повторы, плагиат, стало скучно, и я поставил в конце высокое и протяжное крещендо. С архитектурным миром та же беда, и с балетным, и с художественным. Художники, кстати, продержались дольше всех, но, когда супрематизм по десятому разу сменился импрессионизмом, я понял, что пора завязывать, и смешал все краски. Идея была, в принципе, верна – свобода и творчество, но вот воплощение хромало. Я уже не говорю о мелких и до сих пор не изжитых огрехах, главная из которых – проходные персонажи, необходимые, так сказать, для объема. Вроде «по заснеженной улице мимо главного героя прошел мужик Еремей и истово перекрестился на блистающие в морозном небе золотые купола храма». Казалось бы, мелочь, а Еремей еще лет тридцать потом живет, крестится на храм и мучается вопросом, для чего он на белый свет появился. Да для того и появился, чтобы главный герой сначала на него посмотрел, а потом на храм взор перевел и задумался о вечном. И все. Но ведь жалко же Еремея, живое все-таки существо, и душа в нем – по образу и подобию… До слез жалко, а сделать ничего не могу. И таких Еремеев – абсолютное большинство на земле живет, одна радость – с каждым столетием их становится ненамного, но меньше, потом объясню почему. В общем, проблем хватает. Но главную я решил. Случайно почти, по наитию, но решил. В одну счастливую минуту создал я человека, разделил его для пущего конфликта пополам – на мужчину и женщину – и поселил его рядом с собой в эдемском саду. От лени или отчаяния я не стал выделять в нем какую-то одну главную черту. И не музыкант он вроде, и не танцор, и не художник, и не зверь, и не ангел, а так, всего понемножку. Во мне чего только ни намешано, вот все без разбору и запихнул. Милые такие люди получились, но что делать с ними, я не знал. Застопорился сюжет, остановился почти, думал, пожар в саду устроить, или наводнение, или голод, чтобы мужик бабу съел и мучился потом угрызениями совести, много чего думал, но к определенному выводу не пришел. И вот пока думал, случилось чудо – они за меня подумали. Увидела Ева в саду тень от дерева и испугалась, чего-то нафантазировала, решила, что змея ползет, позвала Адама, и стали они бояться вместе. Ну а дальше вы знаете. Только одна деталь: не я дьявола создал, точнее, я, но не впрямую. Они создали. Да я бы и недодумался, пожалуй, до дьявола. Представляете, Федор Михайлович, персонажи сами за автора конфликт придумали. Адам и Ева оказались не только первыми на земле людьми, но и первыми писателями. И тут я понял, что удалось наконец-то. Полный мой образ и полное подобие. Самое любопытное, что как только люди вообразили дьявола, он тут же и появился в реальности. А что вы хотите, подобие-то полное. Ух, как дух у меня захватило! Ух, как интересно сразу стало, а ведь я и не делал почти ничего. Так, мелкие корректировки. Смерть для них приготовил, чтобы сюжет чуть оживить, и размножение для той же цели. А дальше в основном смотрел со стороны. Ну помогал немножко – не писателем стал, а редактором скорее. Конечно, не без проблем сюжет двигался. Как изгнали они сами себя из рая, чуть не оскотинились совсем. Можно сказать, деградировали, почти в обезьян превратились: в пещерах жили, мясо сырое жрали, убивали друг друга, Каин, Авель и тому подобное. Очень мне хотелось вмешаться, но я выдержал, решил не прерывать, так сказать, творческого эксперимента. И угадал! Гляжу, один вдруг начал в пещере буйволов на скале рисовать, вроде как художник, другой – дудочку из камыша вырезал и звуки неумело извлекает, третий танцует, четвертый не просто топор из камня сделал, но и украсил его узором. Все мои предыдущие произведения, все мои пробные миры воплотились в людях. И сказал я, что это хорошо. Не просто хорошо, а потрясающе. А когда какой-то волосатый малый сплел складную историю о том, как духи помогли ему завалить мамонта, и когда я воочию увидел этих духов, мне пришлось на радостях создать ад. Ведь надо же где-то духам обитать. Волосатого я, кстати, в рай определил и решил с тех пор, что рай у меня только для писателей, как для наиболее удавшихся мне персонажей. Ваш мир – моя книга – похоже, будет вечным. Я больше не пишу мир, я его читаю и редактирую. Пишете вы, писатели. И с каждым годом вас становится больше. Через сто двадцать лет после вашей смерти, Федор Михайлович, появится штука такая забавная – «Фейсбук» назовут, книга лиц по-русски. Так уже и миллиарды в ней писать будут, у каждого лица – своя книга. Подавляющее большинство – дерьмо полное, но некоторые… о да… тут ведь масштаб важен. Даже если писателем настоящим станет каждый сотый, их количество на земле увеличится в миллионы раз. Это прорыв. Пришлось лично явиться к мальчонке одному в виде не разряжающегося, неопалимого ноутбука и подсказать идею. Ну я же редактор все-таки. Федор Михайлович, вы чувствуете вектор от Библии, что в переводе означает книга, до книги лиц? Книга Чисел, Книга Пророков, Книга Лиц… А главное, задача, которую я перед собой ставил, почти выполнена. Книги всегда заканчиваются – чтение никогда.
