Осталось только выяснить, кто они такие – эти самые кулаки. Ясно, что это какая-то категория сельских жителей. Но какая именно? Где граница между кулаком, которого надо уничтожить как класс, и зажиточным трудовым хозяином, которого власть призывала всемерно поддерживать?
В первой части мы очертили кулака в общем. Рассмотрим теперь эту категорию более детально.
Кулаки и имущество
Из письма М.И. Калинину:
«Я гр-н Уральской области, Н. Тагильского округа, Махиевского района, Толмачевского с/совета, д. Смагиной Смагин Петр Степанович. Как древний крестьянин, происходящий от своего крестьянского колена, занимаюсь сельским хозяйством.
Я благодаря моего семейства, в количестве 13 человек, которое состоит из 4 сыновей: старшему 26 лет, женатый и имеет дочь, второй 22-х лет, третий 18 лет и четвертый 13 лет, потом 4 дочери, от 16 и до 6 лет, затем моя мать 76 лет и мы с женой 48 лет, имею хозяйство, состоящее из 3 рабочих лошадей простой деревенской породы, 2 жеребенка, 3 коровы простых, 2 нетели, 5 штук овец, 3 штук свиней и несколько кур.
Дальше с/хозяйственные орудия и машины: плуг и железная борона, машина молотилка, которую имеем 4 пайщика, и жнейка-сноповязка, которую мы имеем вдвоем с соседом, и все.
Затем 8 десятин пахотной земли и 4 десятины лесного покосу и 1 ½ десятина клевера, и кроме всего этого имею собственый дом, которого занимаю с прислугами, только половину, а другую половину занимают мой пятый сын, который находится в отделе и мой старик отец 77 лет. И благодаря всего этого моего достояния и семейства плачу единый с/налог в сумме 37 рублей 50 коп.»
Хотела сократить перечисление хозяйства, да рука не поднялась – с таким удовольствием он все это расписывает. Еще бы: сам наживал, есть чем гордиться. Однако хозяйство для такой семьи не слишком велико, не иначе сейчас на налог жаловаться будет… Ан нет!
«…и я пока за это доволен, но дело в том, что меня и моих сыновей завсегда и во всяко время наш Махневский РИК и наш сельсовет укоряют в том, что якобы мы кулаки и буржуи и завсегда жмут и указывают как на кулаков, но в то же время мне становится очень обидно в чем и как понять нас кулаками, т. к. мы исключительно только лишь живем своим кровавым трудом, а то, что имеем землю, то мы полторы десятины в эти годы разработали совершенно из-под леса.
Итак, прошу Вас принять во внимание мою просьбу и ответить мне, к какой я группе принадлежу, иль же группе кулаков, иль же средняков, иль бедняков, для того, чтоб мне знать, за что получать такие слова оскорбления… Еще я хочу упомянуть несколько слов из моего заслушиванья из газет, т. к. я сам неграмотный, а это пишет мой сын по моей просьбе…»
[251]
Какое чудное письмо и сколько из него видно! Вплоть до того, как Петр Степанович, в очередной раз повздорив в сельсовете, сердитый приходит домой и говорит сыну-подростку: «Ну все, довольно! Садись, будем отписывать в Москву, самому товарищу Калинину!» И ведь, пожалуй, еще и ответ получит и торжественно зачитает на сходе: вот, мол, вам, поняли? Никакой я не кулак, а самый настоящий середняк, и нечего меня своими языками позорить…
А еще мы видим из этого письма, что кулаками в деревне называли тех, кто был богаче прочих, а в газете постоянно разъясняли, что это не так, поскольку кулак – тот, кто живет не своим трудом, по поводу чего автор и возмущается. А также видим, что быть кулаком в деревне считается позорным. А еще – что газета газетой, но если она ляпнет что-то, не совпадающее с мнением общества, то общество ее слушать не станет.
В Москве тоже пытались дать определение кулаку точь-в-точь так же, как в Махневском районе, – исходя из благосостояния. Например, Каменев в 1925 году утверждал, что кулацким является любое хозяйство, имеющее свыше 10 десятин посева. Но 10 десятин в Псковской области – это о-го-го сколько, в промышленном Нижне-Тагильском районе, как видим, и 8 десятин считается большим наделом (даже на 13 человек), а в Сибири 10 десятин – середняк, так что еще и по имени-отчеству не факт что назовут…
Молотов, отвечавший в ЦК за работу в деревне, в 1927 году относил к кулакам крестьян, арендующих землю и нанимающих сроковых (в отличие от сезонных) рабочих. Ясно, что такие хозяйства, как две приведенные Климиным в качестве примера скотоводческие фермы Терского округа, сюда относятся. Первая, принадлежащая М.Н. Нестеренко, имела 12 лошадей, 30 волов, 62 коровы, 1350 овец и 25 тыс. десятин арендованной земли, нанимала 32 работника. Чистый доход хозяйства достигал 84 465 руб. Второй, Я.И. Луцко, имел 10 лошадей, 22 вола, 4 верблюда, 29 коров и 800 овец, нанимал 17 человек и имел доход 5272 руб.
[252]
Но арендовать землю и нанимать рабочих мог и середняк. У какой-нибудь вдовы в хозяйстве две крепких лошади, сын-работник и батрак – ну, и какая она кулачка? А реальный кулак вполне мог обходиться вообще без батраков – если его хозяйство было не земледельческим, а торгово-ростовщическим, например….
…Предсовнаркома Рыков тоже пошел по экономическому пути. К кулацким он относил хорошо обеспеченные хозяйства, применяющие наемный труд, и владельцев сельских промышленных заведений. Это уже ближе, но как-то все расплывчато. И почему бы крепкому трудовому хозяину не иметь, например, маслобойню?
«Внизу» все было еще проще. В апреле 1926 года на совещании деревенского актива Ленинградской губернии один из выступающих говорил: «Мы знаем, что богатый крестьянин – это тот, кто живет своим трудом. Это середняк. Но если хозяин побогаче, мы зовем его кулаком».
Сейчас говорят, что власть была врагом любых зажиточных крестьян и чуть ли не директивы такие спускала. Да ничего подобного! Этот подход пер снизу, как лава из кратера. Со всех трибун и во всех газетах не уставали разъяснять, что нельзя называть человека кулаком только исходя из благосостояния, что надо уважать и поддерживать трудовые хозяйства. Думаете, помогало? Правильно. И помочь не могло. Потому что правы историки – в основе всего лежала зависть. Но не черная и не белая, а зависть – крик исстрадавшейся твари, когда люди, озверевшие от нищеты и голода, кидаются на всех, у кого хоть что-то есть. Им враг и рабочий – потому что ходит в сапогах (хотя не может позволить себе белого хлеба), и комиссар из уезда – потому что носит галифе, даже если со своего жалованья едва кормится. Так в блокадном Ленинграде человек, который имел на костях немного мяса, рисковал, придя в баню, быть избитым – такое реально случалось, читала в воспоминаниях! – только за то, что голодает меньше, чем другие. Осуждать за это нельзя, а можно только плакать. А что чувствовал какой-нибудь уездный предисполкома, когда, не выдержав напора голодной толпы под окнами, шел с обыском и находил у зажиточного «трудовика» 200–300 пудов несданного зерна? Он-то знал, отчего в стране голод…
