— Возможно.
— Терри, я пришла сюда затем, чтобы сказать вам
кое-что.
— Я слушаю.
— Вы боретесь с самим собой.
— Я? — он удивленно поднял брови.
— Да, вы.
Терри шутливо заметил:
— Что ж, мы можем заключить с вами прекрасное честное
пари. Итак, как вы думаете, Альма, кто победит в этой борьбе — я или тот, кто
борется во мне против меня?
— Не надо шутить, Терри, — попросила Альма. —
Вы ведь знаете, что я хочу сказать вам и боитесь это услышать.
Терри медленно опустил свой бокал на стол.
— Давайте, Альма, выкладывайте… может, вы и правы.
— Вы были влюблены в меня тогда, перед этой вашей
поездкой в Китай. — Слова эти прозвучали не как вопрос, но как
утверждение, в котором ощущалась спокойная уверенность.
— Да, это правда. — Пальцы его коснулись влажной
поверхности бокала и стали скользить по ней.
— Терри, почему вы уехали тогда?
— Вы были замужем, — сказал он задумчиво. —
Ваш муж был моим лучшим другом. После той ночи в моей квартире… я вдруг понял,
что люблю вас… и так дальше продолжаться не может.
— Не надо изображать из себя эдакого сэра Галахада,
благородного рыцаря. Вы ведь знаете или, по крайней мере, должны знать, что
такого рода люди уже давно не существуют. Люди по-настоящему интеллектуального
склада прекрасно понимают, что иногда обстоятельства… внезапный порыв чувства…
пара бокалов вина… О Терри, если бы вы только знали, как трудно мне говорить об
этом.
— Боб был моим лучшим другом, — сказал
Терри. — А я был до сумасшествия влюблен в вас. Сейчас, когда прошло уже
столько времени, легко говорить о том, что обстоятельства… Я не знаю, что вы
тогда думали обо всем этом, но я знаю, как вы чувствовали себя.
— И тогда вы уехали в Китай, — тихо произнесла
она.
— Да, я уехал в Китай, — согласился Терри. —
На следующий же день. И никому не оставил своего адреса. Я сделал это
умышленно, чтобы таким образом раз и навсегда покончить с тем, что было.
— А через шесть месяцев умер Боб… потом пришло
сообщение о вашей гибели, я никогда не могла поверить в то, что вы тоже умерли.
Многие годы на столике около моей кровати стояла ваша фотография. Вы были
всегда со мной… смотрели на меня… Когда я ложилась спать и когда просыпалась.
— Боб умер, так ни о чем и не узнав? — спросил он.
Она кивнула и задумчиво сказала:
— Это было семь лет назад. Да, Терри, с тех пор, как вы
уехали, прошло ровно семь лет.
— И вот я вернулся, Альма.
Голос Альмы задрожал, но она мужественно взяла себя в руки и
продолжала:
— Нет, Терри, вы не вернулись. Зачем притворяться? Тот
Терри, который уехал тогда, не вернулся, да и не мог вернуться, потому что был
таким странным, нереальным. Он любил жену своего друга — и вот отправился в
добровольное изгнание. И никогда уже больше не возвращался обратно. Вернулся
другой Терри. Годы сделали его другим, с годами изменилась и я.
Итак, Терри, вы уехали. Вы любили меня, я любила вас. Но мне
казалось тогда, что моя главная обязанность состоит в том, чтобы быть верной
супругой. Вы же хотели остаться верным другом. Поэтому я боролась со своим чувством
к вам, а вы боролись со своим чувством ко мне. Факт тем не менее есть факт — вы
взяли и уехали. Потом Боб умер. Все свои силы я отдала карьере. Вы же свои силы
направили на то, чтобы все забыть. Вы стали искателем приключений, а я стала
обыкновенной труженицей… Нет, нет, Терри, не перебивайте меня, я знаю, что
говорю. Я обыкновенная труженица. Я раба успеха. Вы сказали однажды, что в этом
мире за все нужно платить и что цена успеха всегда выше той, которую человек
готов заплатить за него. В некотором смысле вы правы, и это в вас самая плохая
черта: вы всегда правы. — Она вздохнула и продолжала: — Когда вы
вернулись, вы были уже другим Терри, привыкшим к приключениям, стремящимся к
новым, острым ощущениям. И этот другой Терри встретил уже другую Альму, достигшую
большого успеха. Некоторые даже считают ее знаменитой. Многие годы я подавляла
в себе естественные чувства и желания. Все свои силы я сосредоточила на
стремлении к успеху, я добилась его, но в погоне за ним я утратила способность
смеяться, жить и любить. Умом я этого не понимала, но подсознательно
чувствовала. Вот почему я потворствовала Синтии в ее милых забавах. Мне
нравилось смотреть, как она наслаждается жизнью, но это еще не все: во мне,
Терри, развился комплекс страдалицы или что-то вроде этого. Я стала думать о
том, что девушки, подобные Синтии, милые, легкомысленные, без труда
завоевывающие сердца мужчин, могут запросто играть с жизнью и не бояться обжечь
при этом свои нежные пальчики, но что за их спиной всегда должна быть какая-то
женщина с материнским инстинктом, которая наблюдает за ними и всячески пытается
оградить их от ударов судьбы.
Терри поднялся с кресла и пристально посмотрел на Альму:
— Альма, вы несправедливы, несправедливы по отношению к
самой себе и…
— Не надо, Терри, — не дала договорить ему
Альма. — Не перебивайте меня. Я начала говорить и хочу договорить до
конца. Вы вернулись, Терри Клейн, — путешественник, искатель приключений.
Вы побывали в далеких странах, видели много разных людей, пережили столько
всяких приключений, вы пристрастились к экзотике, новизне и остроте
впечатлений. И вот вы встретили Альму Рентон, серьезную художницу, стремительно
завоевывающую международное признание. Вы встретили также Синтию, веселую,
беспечную игрунью, которая, однако, обладает достаточно развитым чувством меры
и ответственности, чтобы не выходить за рамки благопристойности, которая
смеется над жизнью, потому что всеми силами души отказывается быть раздавленной
ею. Она не может не привлечь искателя приключений. Но вы по-прежнему верны, Терри,
не мне, но памяти о нашей любви. Я все еще люблю вас, но еще больше я люблю
свою карьеру. Я слишком усердна и методична в своих стремлениях, чтобы, подобно
Синтии, привлечь вас. Я думаю, строю планы и упорным трудом стремлюсь к их
осуществлению, тогда как Синтия живет, смеется и любит. Я пришла сказать вам,
Терри, вот что: перестаньте бороться с самим собой. Я не автомат, я женщина. Я
хочу иметь свой дом, свой сад. Хочу заниматься приготовлением пищи. Хочу мужа,
детей. Но я знаю, Терри, что всего этого у меня никогда не будет. Слишком много
времени и сил я посвятила стремлению достичь совершенства в моем творчестве. И
вот оно, мое творчество, стало больше, чем я сама, чем женщина во мне, больше,
чем материнский инстинкт, больше, чем все остальное в жизни.
Она замолчала. В комнате на долгое время воцарилась тишина.
Затем Терри задумчиво произнес:
— Так что же вы все-таки хотите сказать мне?
— Я хочу, — ответила она, — чтобы между вами
и Синтией не стояло то, что вы ошибочно принимаете за свою верность мне.
— Я что-то не понимаю. Вы говорите от своего имени или
от имени Синтии?
