Следует ли педагогу, подойдя к буйствующему классу, задавать вопросы:
– Кто это сделал? Кто зачинщик? Ты? Ты?
Это поведение педагога было бы неграмотным. Вы не знаете кто, а знать вам надо. Зачем вы смешите беспомощными вопросами развинченный класс, но дружно насторожившийся против вас в порядке самозащиты? Даже в шестом классе я бы обратился к командному составу класса (умышленно не говорю слова «староста», не люблю этого слова в советской школе. Старосты были церковные, сельские и немецкие).
Класс бесчинствовал весь и бесчинствовал организованно. И виновны все в одинаковой мере. Я мало верю в то, что тот, кто повесил стул, виноват более того, кто визжал или хрюкал. Если не было средств и условий, чтобы обрушиваться на весь класс, то надо было прежде всего направить свой гнев, возмущение против детского руководства класса. Его и нужно было наказать. Наказать не за организацию бесчинства в классе и участие в нём, а за беспомощность, за трусость и безделье. Они, только они, имели право отвечать за поведение класса и как допустившие нарушение порядка только они имели право быть наказаны. А как наказать – это уже дело техники, творческого остроумия и педагогической находчивости.
Хорошо ли поступили педагоги, расследуя событие в шестом классе, добиваясь, чтобы им на ушко товарищи выдавали своих товарищей, обещая сохранить их имена (имена сексотов) в тайне?
А надо заметить, что не всякий педагог сдерживает данное им слово. Значит, он может поставить в конфликтную позицию по отношению к коллективу детей себя и спровоцированного им ученика.
И далее. Какой бы мы педагогической и даже социальной целесообразностью не оправдывали выдачу своих сотоварищей «по секрету», она всегда будет противной здоровой морали. Маленький предатель и трусишка может вырасти в большого предателя и в большого труса. Это значит, что мы сами определили такому человеку трагическую судьбу.
И неужели так уж было важно знать имена зачинщиков?
По-моему, педагоги этого не должны делать.
В 1922 году имел место такой случай. Группа колонистов колонии им. М. Горького сидела в спальне и с упоением слушала Буруна о его «операции» с чужими рыболовными сетями. Григорий так увлёкся, что, сам того не замечая, часто употреблял нецензурные слова. Вдруг за нашими спинами раздался голос Антона Семёновича:
– Мы с вами дожили до такой пошлятины, что скоро должны будем вывесить при въезде в колонию объявление: «Опасно! Не заходите и не заезжайте, лаемся, как псы!» Как не стыдно, молодые, красивые мальчики и вдруг такая гадость – мат. Ведь кроме вас в колонии живут женщины, девочки. Кто ругался, меня менее всего интересует, а вот ты, Семён, интересуешь. Ты командир, человек, которого мы все уполномочили поддерживать порядочный образ жизни, а у тебя у самого к самому себе нет уважения и самолюбия. Так потрудись, пожалуйста, подойти сегодня к каждому живущему в колонии с вопросом: «Правильно ли я поступаю, что допускаю, чтобы в моём присутствии ругались мои товарищи?»
– Есть! – ответил я.
Антон Семёнович вышел. Все ребята, кроме меня, набросились на Григория с упрёками:
– Вот теперь иди к Антону и скажи, что это ты ругался. Может, он отменит наказание Семёну.
Вернулся Гриша от Антона Семёновича и еле выдавил из себя:
– Выгнал из кабинета и ещё сказал, что я не виноват, чтобы я вообще продолжал ругаться, а Семён пусть знает, как ему надо вести себя как командиру. А ты, говорит, иди и ругайся.
Как и всегда, у Антона Семёновича – влиять через одного на других, через коллектив на личность, через личность на коллектив. А общая цель – тренировать коллективистские качества у каждого, из всех личностей создать умный, подвижной, сильный и общественно полезный коллектив.
Однажды ночью воспитатель доложил A.C. Макаренко о том, что в спальне происходит массовое угощение арбузами. Арбузные корки на полу, ими начали кидаться друг в друга. Арбузы разбивались о кровати, о колени и даже о головы. По полу расползался липкий арбузный сок.
В самый разгар арбузной вакханалии появился Антон Семёнович:
– Вы, хищники ночные. Так вот каким блудом вы потешаетесь! Встать всем с постелей! Командирам отрядов немедленно вытряхнуть во дворе все одеяла и помыть окна, двери, полы. Остальным стоять у своих кроватей! Чтобы не было ни единой корки и даже арбузного запаха на территории колонии! Через час приду принять спальню. Докладывать будет Вершнёв. В семь часов утра ко мне в кабинет явиться всем командирам и всем, кто воровал арбузы!
Утром в кабинете последовала некоторая техническая детализация конфликта и наложение самого наказания. Мытьё полов – это не наказание, а просто приведение спальни в порядок.
Теперь несколько слов об учительском гневе и детском страхе.
Мне не совсем понятно, почему Е. Рысс так возмущается гневом математика и оберегает ребят от состояния страха. Я бы вместе с автором статьи протестовал против содержания того, что выкрикивал математик:
– Пусть назовут зачинщиков! Или мы примем другие меры. Мы исключим из школы всех. Назовите зачинщиков! (И дались же им эти зачинщики, ведь не назвали же зачинщиков, не исключили всех из школы, да, кажется, вообще никого не исключили?)
Повышенный голос, даже, допустим, какой-то там ещё дополнительный грохот – это выражение степени вашего гнева, вашего протеста и возмущения проступком. Кто и когда лишил педагогов права на гнев, на пользование своими голосовыми возможностями? Почему педагогу положено только впадать в состояние раздражения в школе внутренне, а разрядиться он может только в троллейбусе или в домашней обстановке? Гнев и голосовой эффект, кроме всего прочего, убеждает нарушителя в его виновности. Нарушитель видит, что учитель переживает, возмущается во весь голос, а не как-то сладенько, тихонько, бесстрастно. Сколько можно привести положительных примеров, когда при помощи гнева и резко повышенного голоса было предупреждено множество разных дурных поступков, заторможены в детях аморальные наклонности.
Гнев – явление в человеке естественное. Что лучше – кривить душою и воспитывать кривляк, или естественно впадать в состояние гнева и воспитывать настоящих людей? Лучше делать то, что делать в каждом конкретном случае полезно.
Не понимаю, как можно, прикоснувшись к событиям в шестом классе, оставаться в состоянии философского покоя. Как можно со страстью ленивого леща реагировать, влиять, учить!.. Не крикни, не засмейся, не топни ногою, ни тебе печали на лице – ну прямо быть деревянным человеком! А что же педагогу можно? Либо он должен быть виртуозом-выдумщиком и, вызывая постоянное любопытство учащихся, слыть хорошим и авторитетным, либо быть простым смертным и, значит, обречённым на неудачи.
Слишком ограниченными средствами, которыми располагает учитель, трудно предупреждать проступки и бороться с нарушителями. Пора заговорить во весь голос о состоянии и средствах воспитательной работы в школах. Не пора ли пересмотреть правила поведения учащихся? Пора.
