Вот и все, если не считать воспитательницы Галины Константиновны и двух студенток-энтузиасток.
Учтите, что наши каникулы не совпадают с вашими, а значит, – выбудете работать, а мы – гулять. Это ничего?
А теперь – до свидания.
Обнимаем всех и по-братски целуем.
Дорогой товарищ Георгий!
[35]Спешу откликнуться на Ваше ко мне письмо от 14.XI.59 г. Выражаю Вам, Вашим коллегам и всему коллективу воспитанников свой сердечный привет. Я благодарю Ваших хлопчиков за их готовность с нашими воспитанниками переписываться. Наверное, Ваши воспитанники скоро получат письма.
Теперь по основным вопросам Вашего письма.
В какой-то мере правый проф. Медынский, и болгарский педагог Генка Дочев, когда они говорят о некоторых приемах Макаренко, похожих на военизацию. И Вы правы, что в какой-то мере допускаете в своей системе организации коллектива признаки военизации. Самого слова «военизация» не следует страшиться. Ведь в рядах армий наших стран находятся наши братья и сыновья, находились и мы сами. А ведь, кроме специальной «профессии», солдату сообщаются и признаки собранности, внешней, а часто и внутренней культуры, сдержанности и проч. При помощи тут уже настоящей, строевщины, военизации.
У Макаренко в колонии имени М. Горького и в коммуне имени Ф. Дзержинского не занимались строевыми маршировками, не разучивали песен в строю, не водили строем в столовую или в школу, не проводили вечерней переклички. Однако чисто военной терминологии в педагогическом и организационном было много.
Вот посмотрите: рапорт по вечерам был у нас в колонии, а затем и в коммуне, но как? Выстраивались ребята? Проводилась перекличка? Нет. Если на рапортах присутствовали все воспитанники, то они рассаживались на стульях в зале, рапортирующие командиры поднимались со своих мест, выходили на передний план зала и представлялись с рапортом перед председателем Совета командиров. (Вы обратили внимание: председатель, не командир). Сам рапорт звучит так: «Прошу принять первый отряд. По списку воспитанников (а в коммуне – коммунаров) тринадцать, один в отпуске, на лицо – двенадцать. День прошел благополучно. Воспитанник Н. получил двойку, а H.H. имел замечание от агронома за отлынивание от работы, и т. д.».
Во время сдачи рапортов все присутствующие в зале встают и стоят не по команде «Смирно!», а по необычной команде «Прошу встать к рапорту!». А по окончании рапортов предлагалось сесть. Переклички не делалось никогда. При зачтении приказа на следующий день дежурный предлагал встать командой, если это предложение можно назвать командой:
– К приказу прошу встать!
Затем следовало лирическое «Спокойной ночи», провозглашавшееся Макаренко с малым поклоном головой. Наконец, часовые у знамени в вестибюле коммуны. Это атрибут. Это внешние признаки эстетики, но не муштра, не «пожирание начальства глазами».
Походы строем. Так в наши дни даже старухи идут «в строю» на демонстрациях по поводу национальных праздников! А мы были молоды, красивы. Вот Антон Семенович еще и выправкой в строю, и песней задорной сообщал внешнюю мускульную, гимнастическую красивость.
Макаренко во всем этом видел еще и чисто манерную отделку и внешнюю опрятность. Четкое «есть», встать по сигналу… А разве трезвон в колокол или в подвешенный лемех от плуга лучше, призывнее сигнала на трубе, серебряного, голосистого?
Я не знаю, как сложна у вас военизация, но из Вашего письма подозреваю, что не военизация у вас, а только строевая муштрочка. Военизация – это, значит, и преподавание военных дисциплин, хотя бы строевой субординации, караульной службы и прочее. Но может, Вы преждевременно протестуете против военизации у Вас? Если строевая муштра приносит организующий полезный эффект, то пусть она живет и здравствует, тем более что у вас ребята даже в форме. Потом оно само собой отойдет, примет другие формы, методы и приемы.
Работа воспитателей у нас организована так же, как у вас. Организация приготовления уроков, организация развлечений, труда, досуга, работа кружков, спорта, хозяйственно-бытовые дела в группах и отрядах.
Роль воспитателя сложна и многогранна. Надо в какой-то мере быть эрудированным во всех предметах. Кто виноват в получении двойки? В одном случае воспитатель – менее всего, в другом случае учитель – более, в третьем случае – ученик наиболее всего виноват. Значит, он еще не дисциплинирован, и над ним надо много и умно работать воспитателю, учителю и всем, кто с ним соприкасается.
Вы вот ставите нравственную сторону воспитания ниже по своему значению, чем образовательную. А мне кажется, что прежде всего надо воспитывать, а потом обучать. Хорошо, если эти оба процесса составляют единое целое.
Некоторые граждане Болгарии и ЦК Союза работников просвещения и культуры уже приглашали меня и мою супругу в гости в вашу страну. Я с большим удовольствием воспользуюсь этим любезным приглашением. Но в прошлом году не сумел выбраться. Пусть напишет ваше Министерство нашему Министерству просвещения, и, может, я сумею весной 1960 г. приехать к вам. Тут уж мы и наговоримся и поспорим.
Хорошо ли я ответил, не знаю. Но отвечаю с любовью к Вам и Вашим коллегам.
Ваш С. Калабалин
Из дневников C.A. Калабалина
В 1931 г. я спросил разрешения у Антона Семёновича на испытание своих сил, опыта, а, главное, действия системы, которую имел возможность изучать, – системы Антона Семеновича, но в других условиях и не под его началом. Окажусь ли я достойным учеником своего учителя? Оправдаю ли его доверие и надежды?
В Ленгороно я просил предоставить мне место воспитателя в одном из худших по своей организации детских домов. Такое учреждение под титулом «66-я школа-колония для трудновоспитуемых детей» нашлось. Положение было действительно трудное. В Ленгороно меня предупредили, что это учреждение подлежит расформированию, – так оно неисправимо запущено. Если удастся наладить там работу, то Ленгороно готово еще на год отсрочить ликвидацию школы-колонии. Я обещал уложиться в более короткие сроки.
Это была типичная малина-ночлежка, скопление воришек, которые день проводили в городе, занимаясь воровским промыслом, а к ночи сползались в колонию. Мои попытки собрать ребят для знакомства и беседы были безуспешными. Засады в столовой не приносили пользы, так как ребята просто не являлись туда, не нуждаясь в нашей пище.
Карауля у корпуса, я пытался помешать ребятам выходить в город, но они и мимо меня не проходили, и в корпусе их не оказывалось. Воспитатели сидели по своим квартирам-бастионам и не подавали никаких признаков жизни.
И вот на третий день своего безуспешного блуждания по колонии я натянул волейбольную сетку на столбы, надул мяч и стал играть в надежде, что кто-нибудь из ребят соблазнится и составит мне компанию. Это было около шести часов дня, когда, как правило, ребята начинали сползаться домой. Однако ко мне никто не подошел. Вдруг где-то совсем близко задребезжал сигнал, как-то тревожно, взахлеб. Окна второго этажа спален распахнулись, и в них показались букеты мальчишеских голов. Все, кто был во дворе, стремглав бросились в дом. Со второго этажа хором закричали: «Бык! Бык! Убегай!» И я увидел во дворе огромного быка. Он шел, горделиво останавливаясь, загребал передними ногами землю и забрасывал ее на свою могучую спину. Он шел в мою сторону. «Бежать!» И вдруг я подумал, я побегу от этого зверя и… делать здесь мне больше нечего. Позор, слава труса взметнется мне вслед стоголосым улюлюканием трусливо торчащих в окнах мальчишек.
