Какой-то чинуша от педагогики у еще открытой могилы моего первенца посоветовал мне бросить «это проклятое дело» – колонию: «Ничего, мол, путного из этих беспризорников не получится, а всех нас, как вашего сына, поубивают. Им все можно».
Я так посмотрел на этого педагогического дьячка, что он, не дожидаясь конца погребения, стушевался и скрылся.
Нет, я не бросил «поле брани», не отступил, не изменил педагогическому долгу. И не пищал. Антон Семенович писал мне тогда: «Дорогие мои, я не пишу вам слова утешения, я с вами, чувствуйте меня рядом с собой, как чувствую я вас, ваши плечи, ваши сердца. Бывает иногда в жизни такая заваруха, что, кажись, выхода нет, хоть погибай или отступай. То ценно в нас, человеках-большевиках, что мы отступать-то и не приучены. Верю тебе, Семен, найди в себе силы перенести это страшное горе…»
Со всех концов получал я в те дни письма от своих совоспитанников по колонии имени Горького. Думаю, что и тут не обошлось без подсказки Антона Семеновича.
Через год после этого я получил от A.C. Макаренко приглашение принять участие в организации детских колоний НКВД Украины. Мне было поручено открыть колонию для малолетних рецидивистов в Якушенцах. В этот период я часто общался с Антоном Семеновичем и видел, как он вырабатывал методику воспитания во всех ее подробностях.
Каждое письмо ко мне Антона Семеновича было полно советов, подсказок, которые все вместе могут составить книгу о том, как организовать детское учреждение. Там предусмотрено решительно все: размеры классов, комнат труда и спален, их освещение, расстановка в них оборудования и мебели, пошив костюмов для воспитанников, встреча вновь прибывшего, примерное содержание первой беседы с ним, методика привлечения подростков к общественной деятельности, нормы нагрузки, организация первого урока в школе и т. д.
Мне довелось работать в разного типа детских учреждениях – в колониях, обычных школьных детдомах, домах с так называемыми «трудновоспитуемыми», несовершеннолетними правонарушителями, наконец, в детдоме для испанских ребят. И везде система организации детской среды, методика поведения воспитателя, его педагогического воздействия, применяемые мною по A.C. Макаренко, всегда давали положительные результаты.
Разработанные A.C. Макаренко методика и система воспитания хороши тем, что остались на долгие годы. Я не знаю случая, когда бы они себя не оправдали, как не знаю и брака в работе. На совести моей и моей жены, Галины Константиновны, нет ни одного пятна, которое помешало бы нам смотреть открытыми глазами в глаза Родины, в глаза десяти тысяч воспитанных нами граждан.
В мае 1939 года Мосгороно предложил мне «вылечить» детский дом № 3.
– Пропадет мой колхоз, если не закроют детский дом или не наведут там порядок, – сокрушалась председатель колхоза Егорова.
Через год она же провозглашала на празднике первого снопа в детдоме:
– Спасибо детям и руководителям детдома за помощь колхозу, за образцовый порядок в вашем доме.
Кажется, ни в одном детском учреждении мне не удалось так точно повторить колонию имени М. Горького, как в этом детдоме. Самое же радостное из его истории – то, что до крайности запущенная ватага из трехсот мальчиков и трехсот девочек была спасена и возвращена Родине в образах полноценных граждан. И все благодаря воистину целебной системе A.C. Макаренко и людям, двигающим ее.
В первый день войны уехали гостившие в моей семье бывшие мои воспитанники Задоров, Голос и Ужиков. На второй день я подал заявление в Сокольнический райком ВКП(б) о зачислении меня в ряды действующей Красной Армии. Через месяц моя просьба была удовлетворена. Передав детдом своей соратнице, другу и жене Галине Константиновне Калабалиной, я ушел на фронт.
О своей скромной работе в тылу врага говорить много не стану. Но скажу, что никакие страдания и лишения не сломили воли и чести советского человека, воспитанного нашими педагогами. Бывали минуты отчаяния, и тогда я думал: «А как бы поступил Антон Семенович? Не пищать, Семен! Перехитри врага, победи его…»
Весна 1922 года. Колония имени Максима Горького.
Как сейчас помню разговор с Макаренко:
– Антон Семёнович, отпустите меня домой.
– Что ж, можно. О матери подумал? Хорошо! Это очень хорошо!
– Да нет. Откуда вы взяли, что я о матери думаю? Я об отце больше… И так, вообще, хочется побывать дома.
– Семён! – И Антон Семёнович как-то так на меня посмотрел, что во мне сразу всё затрепетало. – Не стыдись, Семён, любви к матери. Любить мать может только настоящий человек. А отпуск надо оформить. Ты – командир, без совета командиров я отпустить не могу. Но поддержу.
– Спасибо!
На совете командиров Шершнев, разглаживая о голое колено моё заявление, устно излагал его содержание:
– Так вот, командиры, Семён просится в отпуск до субботы в своё, значит, село, в Сторожевое. С отцом, с матерью повидаться. Кто будет говорить первым?
– Да что тут говорить? – отозвался Гриша Супрун. – Семён – первый командир, колонист, да и на рабфак же идёт… Моё такое мнение, что надо дать отпуск.
Проголосовали, и я получил бумажку:
«Удостоверение
Дано настоящее колонисту Семёну Калабалину, колонии имени М. Горького, в том, что на основании решения Совета командиров ему предоставлен отпуск в Чутовский район, село Сторожевое, с понедельника 22 мая 1922 года по субботу 27 мая 1922 года до 12 часов дня.
Заведующий колонией
А. Макаренко
С.С.К. Н. Шершнев»
Версты две меня провожали ребята, а потом, пожелав мне весёлого отпуска, помчались назад. К вечеру я был в родном селе. Как-то по-особому меня приветствовали дворняги, я вдыхал знакомые вечерние запахи села, слушал скрип телег, дребезжанье плугов и возгласы возвращающихся с полей пахарей.
А вот и мост. Церковь. О, меня кто-то узнал! Я услышал чей-то голос:
– Калабалинский, самый младший, про которого говорили, что убит.
А вот и наша хата. Мать!.. Она смотрит на меня. Узнала!
– Мама!
Я обнимаю её, губами собираю на её щеках слёзы материнской радости.
…Мать! Она одна, и она неповторима.
Дни словно взбесились. Утром, только утром, был вторник, а вечером – уже среда. Я ни на одну минуту не забывал, что в отпуске, что я принадлежу колонии, коллективу, что мой дом там, но и в семье было тепло и весело. Дома готовились к свадьбе. Женился старший брат. Приходили соседки, о чём-то с матерью перешёптывались, что-то приносили под передниками. Только одному брату, виновнику всех этих предсвадебных хлопот, можно было ничего не делать.
