И вдруг остановились. До нас донеслось цоканье подков о мостовую и знакомый металлический скрип нашего фургона.
– А ну, бегом, хлопцы! – сказал я друзьям. Выбрасывая ноги вперёд, мы ринулись навстречу Антону Семёновичу. Наши головы замелькали в кустах подорожной шелюги. Тут движением руки я остановил ребят и заставил «приземлиться». А сам приподнял голову над кустом. Вижу, Антон Семёнович и Антон Браткевич стоят со связанными руками, а перед ними двое бандитов с обрезами. Третий выворачивает карманы у Антона Семёновича, а ещё двое выгружают подводу.
Нас было шестеро смелых горьковцев. Неужели струсим? Никогда! Только напасть неожиданно, не дав опомниться грабителям. Мы подползли к самому краю обрыва и кинулись на бандитов с криками «Стой!»
Не успели опомниться головорезы, как на каждом из них сидел ловкий колонист, поражая свою жертву громом ударов. Самый маленький и юркий из нас, Шелухин, освобождал от верёвок Антона Семёновича и Браткевича, которые не замедлили прийти нам на помощь. Не прошло и пяти минут, как бандиты были смяты и, связанные вожжами, поводками и ремешками, стояли с опущенными головами.
– А, и вы, соседушка, тут! – обратился Антон Семёнович к одному из пленников, узнав в нём местного кулака.
– Отпустите, ради Бога, Антон Семёнович, мы обознались, – взвыл гривастый потомственный бандит.
– Ну как, Антон Семёнович? – обратился я.
– Чего нукаешь, завтра на базаре будешь хвалиться. Подумаешь, умно: прямо с неба на дула обрезов прыгать!
– Да я не об этом, Антон Семёнович, я о комсомоле. Разрешили?
– Будет у нас комсомол? – спрашивал и Костя Кветковский.
Антон Семёнович нахмурился. Мы насторожились.
Антон Браткевич, успевший с ребятами погрузить в фургон копчёных кур, хлеб и что-то похожее на штаны, безнадёжно махнул рукой:
– Чего вы пристали к Антону Семёновичу? Сами попробуйте. Хиба ж можно договориться с оцею каменюкою.
– Значит, нам не доверяют, – заключил Шелухин.
– То не Губнаробраз, а глупнаробраз, – съязвил Павло.
– Собрание считаю закрытым, – заявил Антон Семёнович. – Ступайте домой.
Браткевич уселся на тачанку и усиленно зачмокал на Малыша, бандиты плелись впереди подводы, а мы, окружив Антона Семёновича, заключали процессию. Антон Семёнович говорил:
– Три часа доказывал возможность и необходимость организации комсомола в колонии. В Губкоме комсомола почти не возражают, а Наробраз протестует.
– Протестуют? – спросил Алёша Зотов. – Та за кого же они нас принимают? Чи не контрреволюция там какая собралась?
– А за кого же тебя прикажешь принимать? – заметил Шелухин. – Ты же сам убеждал всех, что ты злостный махновец.
– Та какой же я махновец? – с обидой в голосе отмахивался Зотик. – Я же только двор подметал у махновцев, сапоги им чистил, а они мне за это давали сало и по морде.
Дружный взрыв хохота сопровождал его слова.
– Вот что, хлопцы, – продолжал Антон Семёнович. – Есть у меня такое предложение…
Глаза у ребят заблестели надеждой.
– Постучимся-ка мы с вами в другие двери. Выделите одного-двух хлопцев, и пусть они пойдут в район и попытаются там всё это оформить.
Все разом загалдели.
– А послать надо Семёна, – продолжал Антон Семёнович. – Ему это дело знакомо. Он и комсомольцем уже был где-то в армии. С селянскими ребятами он договорится быстро.
– Правильно! Семёна, Семёна!..
– А чтобы ему не было скучно, и я пойду с ним, – выдвинул свою кандидатуру Павлик Архангельский.
На другой день я и Павлуша с узелком провизии и со списком будущих двенадцати комсомольцев отправились за тридцать вёрст в Перещепинский район. А через десять дней в присутствии представителя райкома комсомола на торжественном собрании колонии была организована наша комсомольская ячейка.
Антон Семёнович поздравлял нас и говорил:
– Только не задаваться. Вы теперь мои настоящие и первые помощники. Вы – хозяева колонии. Я теперь не один.
И потекли длинные, хорошие вечера. Сидя на лавках, на полу, мы слушали и запоминали первые уроки политической грамоты беспартийного большевика, организатора горьковских комсомольцев незабвенного Антона Семёновича Макаренко.
Прошли годы. И мы, люди, воспитанные Антоном Семёновичем под грохот орудийных залпов гражданской войны заняли своё место среди строителей чудесного здания социализма. Многие из нас находятся в рядах Красной Армии, были участниками славных боёв у озера Хасан, работают на стройке Куйбышевского гидроузла, и везде мы продолжаем борьбу за то, чтобы воспитанный человек жил в мире прекрасном и достойном его…
Раздел II
A.C. Макаренко как педагог в моей жизни
Человек с большой буквы
Ещё не умолкли громовые раскаты гражданской войны, ещё набухали почками и вырастали, как на запущенной ниве, будяки, атаманы, ещё по ночам по сёлам и проезжим дорогам украинские дядьки и титкы кричали «врятуйте!». В этот беспокойный 1920 год у подножия педагогического Олимпа появился скромный педагог-революционер Антон Семёнович Макаренко. Ему суждено было стать педагогическим мудрецом, творцом системы воспитания.
Вначале своей замечательной «Педагогической поэмы» Антон Семёнович пишет о том, как перед ним завгубнаробразом ставит задачу:
– Нужен нам такой человек вот… Наш человек! Ты его сделай!
Эту не совсем ясно выраженную задачу Антон Семёнович понял, как должен был понять честный интеллигент, как учёный, ставший под знамя революции. А поняв, Антон Семёнович приступил к её решению, не формально, не как кустарь-одиночка, а как мастер-новатор, как творец-художник, как мыслитель-большевик.
Ураган революции многое разрушил, разнёс в щепки, многое задел, а вот педагогики только коснулся. Её рутина, её консерватизм, каста её педагогических знахарей оставалась патриархально-домостроевски сильна. И это старое не хотело сдавать своих позиций. Оно не умерло вместе с царской Россией, оно желало зло жить и зловонить в самом нежном цехе строительства социалистического государства – в цехе воспитания нового человека, нового человеческого общества. Ясно, что такого человека необходимо воспитывать новыми методами. А вот этих новых методов и не было, да и быть не могло. Их надо было создавать.
«Педагогический Олимп» не только не создавал новых методов, наоборот, всячески тормозил это дело и шельмовал педагогических тружеников, которые творили новое. «Олимпийцы» высидели по-шамански кабинетно-оскорбительную педагогику, а в это время A.C. Макаренко вместе с живым человеком-гражданином создавал коллектив как цель воспитания и коллективную систему воспитания. На голову Антона Семёновича обрушились потоки помоев «педагогической блевотины» с самой вершины «Олимпа».
