Я неоднократно убеждался в том, как Антон Семенович разряжал сильнейшее напряжение в колонии изумительной шуткой, а он умел быстро переключаться с гневного настроения в шутливое. Вспоминаю один эпизод. В 1922 году я влюбился, да так влюбился, как только в романах пишут. Антон Семенович был нашим душеприказчиком, и мы всегда ему обо всем рассказывали, и принимал он это всегда хорошо, без всяких признаков фамильярности или панибратства. Пришел и в этот раз я к нему, рассказал, что влюбился, назвал ее имя – Ольга. Обнял он меня, посадил на диван:
– Расскажи, как все происходит.
И я рассказал, что везде вижу эту девушку, что мне хочется стихи писать.
– Спасибо тебе, – говорит Антон Семенович, – я думал, что вы не настоящие люди, а раз вы стали влюбляться да стихи писать, значит, вы люди нормальные.
И тут же Антон Семенович подсказал мне, как надо любить.
– Ты смотри только ее не обижай, внимательно относись к ней. И так он меня рыцарски настроил, что только однажды я решился на поцелуй, да и то на почтительном расстоянии.
Приехал я в 1924 году на летние каникулы. Целуемся мы со своими воспитателями. Тут и воспитательница Екатерина Григорьевна, и Надежда Тимофеевна, которая сейчас живет в Ленинграде, и вдруг мне один из наших воспитанников говорит:
– Тебя твоя Ольга разлюбила, замуж выходит.
Побежал я стремглав к ней, – действительно, так. Блуждал я, блуждал по лесу и поздним вечером пришел к Антону Семеновичу:
– Все пропало, и рабфак, и все, Ольга меня разлюбила, и я повешусь.
– Это правильно. Вешайся. Но уж если хочешь вешаться, так вешайся подальше от колонии, чтобы не пахло твоим влюбленным трупом.
И так он это мне сказал, что мне расхотелось повеситься.
Вот каким я помню Антона Семеновича Макаренко – умным человеком, с лучшими человеческими достоинствами, человека с необычайным педагогическим звучанием, человека, у которого есть чему поучиться, человека, произведения которого можно читать как художественные и можно их читать специально для того, чтобы почти на каждый случай в жизни найти ответ; человека, произведения которого можно читать в состоянии тяжелой болезни, чтобы утешиться, и человека, с которым просто хочется поговорить, как с живым. Вот каким я знаю Антона Семеновича, и вот таким, я хотел бы, чтобы вы представляли его себе.
И то, что мы не вымышленные люди, что это не выдумка художника, что из дефективных пацанов выработался коллектив, в этом заслуга Антона Семеновича. Этот художественный, необычайной силы документ – «Педагогическая поэма» – повествует о живых людях, которые находятся среди вас и делают то же, что делаете вы. Я тружусь 27 лет и почти все время работал в колониях МВД, где трудновоспитуемые дети, и только четвертый год я работаю в нормальном детдоме. И хочется заверить вас и перед вашим лицом, и перед доброй памятью Антона Семеновича, что ни одного из своих воспитанников я не сделал бракованным человеком для нашей Родины. Тот мальчик, которого я сегодня здесь встретил, мой бывший воспитанник, сейчас учится на третьем курсе консерватории. Я смотрел на него, и так мне хотелось его поцеловать в самую душу, душу нормального, хорошего юноши – человека, гражданина.
По мере своих сил и возможностей я делаю свое педагогическое дело, и неплохо иногда и кулаком стукнуть, и поставить на свое место воспитанника. Я не понимаю, как можно воздействовать при холодной крови, как можно воспитывать ребенка, если он не почувствует всей нашей страстности. Мы должны воспитывать такого человека, который, если столкнется с посягательством врага народа, с человеком, который задумает совершать диверсию, не скажет ему мягкотело: не надо этого делать, нет. Нам нужно воспитывать таких людей, которые леопардовой походкой подошли бы к этому диверсанту и поразили бы его своим гневом, своей страстностью, да так, чтобы потом органам МГБ нечего было с ним делать.
О моей работе в детском доме
Рассказать, как я работаю сейчас. Трудно. Я тружусь в одном детском доме так же, как трудился сейчас перед вами. И дети у меня хорошие, когда я сообщил, что уезжаю, они сказали:
– Мы без вас будем лучше себя вести.
Когда же я сказал, что ухожу в отпуск, они даже удивились. Этот мой отпуск за 27 лет работы второй, и выходных дней я еще не имел ни одного. Воспитываю я с душой, со страстью, даже с красивой душой. Но у меня есть такие дети, по отношению к которым мне приходится разыгрывать более эффектные сцены, чем разрыв атомной бомбы. Вот такие эпизоды.
Смотрю, идет мой воспитанник не оттуда, откуда должен идти. Увидел меня и сторонкой, сторонкой. Я его окликнул, он подошел ко мне, но все время стремился стоять на определенной дистанции. Конечно, Антон Семенович нас учил, что между нами и педагогом должна быть «лента свежего воздуха», но в данном случае воспитанник стоял уж на очень большой дистанции. Говорю ему:
– Подойди ближе. Ты курил?
Он стал отнекиваться. Говорю:
– В кармане папиросы есть?
– Нет.
– А что же есть?
– Бычки.
– Сколько их?
– 17 штук.
Я ему сказал:
– Подожди меня у дверей детдома.
И когда я подошел к нему, то обратился с такими словами:
– У меня к тебе большая просьба. Я должен выполнить поручение Наробраза, сдать им 1700 штук бычков. Мог бы ты их мне собрать?
Он, конечно, не знает, что такое Наробраз, даже повеселел при моей просьбе.
– Может быть тебе корзинку дать?
Наделил я его тарой из бумаги, и пошел он собирать бычки. Долго он их собирал и принес 26 штук. Я ему заявил, что должен получить завтра к двум часам все 1700. Пошел он снова искать. Долго искал. Принес еще штук 20. Наконец, он понял, что это мера воздействия за курение.
Или такой случай: чувствую, что в кармане моего ученика какой-то инородный предмет. Оказывается, рогатка. Говорит, что сам сделал.
– Значит, ты умеешь делать? Сделай каждому нашему мальчику по рогатке – 65 рогаток, и дал ему чертеж. Возился он долго. Приходит, говорит:
– Нет резины.
Достал я ему резину. Долго его так мотал и довел до такого состояния, что уже два года прошло, а в детском доме нет ни одной рогатки.
Своего мнения я не навязываю, но мне кажется, что есть такие люди, которых, хотя бы раз в пятилетку, нужно испугать. В одном детдоме мальчик разбил палкой 28 окон. Идет он и окна бьет, а директор детдома сзади идет да просит:
– Петенька, не надо.
Привели его ко мне по распоряжению гороблоно, а этот мальчишка визжит:
– Ябедники.
Я зыкнул на него:
– Моментально под стол.
Даже все испугались, и у Петьки в глазах, естественно, страх отразился. И, представьте, полез он под стол. Если бы я его тогда не испугал, не был бы он сейчас в 9-м классе, не был бы солистом духового оркестра и не дружил бы с моим сыном. Я считаю, что это был хороший педагогический испуг.
