– А почему ты девочке голову разбил?
– Это басни Крылова, – ответит он.
Нет, я так рявкну на него с гневом, чтобы он побледнел, вот тогда это на него подействует. И ничего плохого из этого не выйдет, это его не изуродует. Столько он причинил огорчений, страданий, материального ущерба, а его только уговаривают, не бьют и не кричат на него. Я со своими детьми не так поступаю, я бы взбесился, прежде всего. Я очень часто бешусь, но до сих пор не бешеный. Я видел таких учеников в наших детских учреждениях, куда меня возили на самолете, – 250 детей, которые составляли не коллектив, а ватагу, на которую надо было направить шланг, чтобы их успокоить. Я попал туда после того, как там они одного друга гвоздем зарезали. Там был один мальчик, который плакал 27 дней подряд, причем плакал хитро, организованно, за завтраком и обедом. Плакал на второй день, на третий и т. п. И так 27 дней его все уговаривали – и воспитательница и чужие люди.
– Почему ты плачешь?
Он ничего не говорит, но продолжает плакать, а я как крикну:
– Хватит!
После этого мне приходилось принимать меры, чтобы он только смеялся. Этот мальчик сейчас работает мастером паровозной мастерской в городе Тбилиси. Он мне пишет письма, недавно спрашивал: «Можно ли ему жениться?» Я написал, чтобы он прислал мне фотокарточку своей невесты. Он прислал: чернявая, со всеми соответствующими признаками грузинки. Я посмотрел и написал: «Верно. Она будет тебе хорошей подругой и хорошей матерью твоих детей». Он поблагодарил за хороший совет и пишет: «Я как раз думал о том, будет ли она хорошей матерью или не будет».
Выступление перед педагогическим сообществом
[12]Мне хочется поделиться с вами задушевно, как ваш коллега, как ваш соратник, работающий на том же фронте, с такими же пацанами, как и вы, некоторыми результатами своей работы, поговорить о некоторых приемах работы с ребятами. Мне хочется сказать о том, чем занимаются те люди, в адрес которых слышишь вопрос, – на самом ли деле существуют такие люди, о которых писал Антон Семенович, живые ли они или мертвые, выдуманные или не выдуманные?
Нет, не выдуманные, живые, костистый народ, живут, не только живут, а кое-что и создают, не только создают, а и преуспевают в своих созиданиях. Правда, многие трагически погибли смертью героев у озера Хасан, на полях брани Монгольской Республики, на финском фронте. Но очень большой отряд работает вместе с нами, шагают очень красиво в нашем замечательном марше в качестве врачей, педагогов, летчиков, командиров Красной Армии, очень много орденоносцев, вообще, славные ребята.
Давайте поговорим о тех, которые работают на педагогическом фронте, как они работают, как научил их работать Антон Семенович, и как они несут его замечательные идеи, мудрую педагогическую страсть в нашу жизнь.
Есть таланты и есть мастера педагогического искусства. Я считаю, что Антон Семёнович был, прежде всего, талант, страстный, полный творчества, педагогической справедливости, чистоплотный, подтянутый, собранный педагог, друг и товарищ, беспощадный друг, умевший бичевать критикой, словом, умевший тем же словом или каким-нибудь движением плеча, или отдельного мускула на лице как букет перед красивой дамой поставить, начертать перспективу исправления.
Вот этому его мастерству, этим его приемам и надо было бы нам поучиться у него. Я работаю уже 15 лет самостоятельно, сначала работал под его непосредственным руководством в качестве воспитателя, а теперь самостоятельно, и стараюсь работать так, как работал Антон Семёнович. Страшно хочется быть талантом, но еще не талант. Но без защиты какой-нибудь диссертации или просто установления какого-то педагогического разряда хочу считать, что я мастер, может быть, пятого, может быть, только третьего ученического разряда, не знаю, но считаю себя мастером. Нахожу возможным утверждать, что и вы все мастера, правда, у каждого свой соответствующий педагогический разряд этого мастерства.
Мне кажется, для того чтобы быть настоящим мастером, нужно быть, прежде всего, настоящим человеком. Иные товарищи думают так: ага, ну, теперь я педагог, теперь я воспитатель, теперь нужно к детям какое-то особое отношение, особые приемы, особая ласковость и особая строгость, даже не такая, какая уместна дома, в семье.
В чем разница между отношением педагога, учителя к своим собственным детям в семье и к детям в классе или в детском доме, вообще в детском учреждении? Если дома учитель, спешащий в школу и еще успевший, может быть, и пол помыть, чуть раньше вставши, и обед сварить детишкам или снарядить их в школу, еще осталось 15 минут, быстренько красным карандашом проверяет тетради, которые он не успел проверить с вечера, и строго членораздельно, ярко, выразительно приказывает своим детям: сделайте то-то, а ты иди туда-то, вернись обратно на это место, ты смотри, Васька, чтобы ты к Юрочке не приставал, иначе будет взбучка. И этот же самый учитель приходит в школу или в детский дом, и начинается варение сахарина:
– Здравствуйте, детки.
Считается, что это большое достоинство, если он первый поздоровался с детьми, а не сделал какое-то движение, чтобы дети предупредительно поздоровались первыми. Начинается какое-то обнимание с детишками. И люди считают, что это выражение какой-то особой ласки. Есть такие мудрые педагоги, которые шьют такие специальные широкие «педагогические» рукава, чтобы дети в рукава залезали и щекотали под мышками. Это считается совершенством, верхом педагогической ласки и хорошего отношения детей к ним.
Мне почему-то кажется, что это просто двурушничество. Надо уметь на расстоянии управлять детским коллективом, отдельными ребятами. Антон Семенович, мне кажется, управлял нами на каком-то педагогическом расстоянии, потому что иначе не было бы такого положения, что 600 человек коммунаров в коммуне имени Дзержинского воспитывались бы без воспитателей, да и что могли бы сделать с нами воспитатели, какие-нибудь крохотные женщины, даже в коммуне имени Горького. Я уже сказал, что это были здоровенные детины, видавшие всякие виды, которые ручкались с Махно, Архангелом, Петлюрой, видели смерть, кровь.
Казалось бы, что мог сделать там воспитатель, небольшой отряд воспитателей в три человека, да хотя бы и двадцать, с шестьюстами такими архаровцами, но эта педагогика на расстоянии, излучаемая из Антоновского существа, была самым существенным, самым ощутительным воспитанием.
Дружбу не надо так понимать, что это обнимание, похлопывание по щечке, что это погладить по плечику, в пузико ткнуть, – это не дружба, это даже не товарищество, это фамильярность, самая безобразная, по-моему, унижающая и уничтожающая лицо педагога. Антон Семенович был как раз другом, товарищем, самым настоящим другом, товарищем, который верил нам, которому верили мы, воспитанники. У него это получалось иначе, у него эта дружба могла проявиться в таких формах, например, он мог поехать со мною на свадьбу к моему брату, сидеть со мною за одним столом, даже выпить рюмку водки.
