Он говорил:
– Смотри, Семен, пей, но знай меру.
Что это? Я считаю, что тут ничего страшного не было. Ведь отцы вместе со своими детьми пьют здравицу на именинах, свадьбах и т. д.
Антон Семенович умел выразить доверие исключительно красиво. В его системе доверие занимает исключительное место. Я даже не считаю, что это было особенным доверием, когда он мне доверил получить сначала 500 рублей, потом 2000 рублей. Доверие выражалось в том, что мне доверялось в какой-то мере переживать и отвечать за какие-то общие коллективные интересы, чтобы я стоял перед намеченной перспективой быть через какой-то кусочек времени на рабфаке, я удостаивался такого великого счастья, такого великого доверия, доверия, которое уже переходило границы личного доверия и соприкасалось с интересами государственной важности.
Сейчас я работаю в одном детском доме со специальным режимом для трудновоспитуемых детей. Есть педагоги, которые создали трудновоспитуемых, свели их вместе в учреждение, которое назвали детским домом для трудновоспитуемых детей со специальным режимом. Пришел я туда и никаких трудновоспитуемых, никакого особого режима не увидел, а увидел просто какое-то стадо измятых, истерзанных ребятишек, обнаглевших, разнузданных, как бы впитавших в себя все отвратительные пороки, которыми страдает человек. Чтобы придать учреждению особый режим, поставили вокруг высоченный забор, сделали проходную будку, и, как потом выяснилось, в ней вахтеры и вершили педагогику. А педагогический персонал, так сказать, расписался перед ребятами своим недоверием, заявляя, вы, пожалуйста, начинайте вести себя так, чтобы вам доверяли, чтобы вы были участниками игры в институт доверия. Если вы получите пятерку или тройку, вам дается право пойти на два или три часа домой, с ночевкой или без ночевки. Дошло дело до того, что никакого доверия не было, никто никаких пятерок или троек не имеет, все живут на колах, никого нельзя никуда отпустить. Педагогический персонал только просит: не сделайте сегодня грабежа, не обворуйте кладовку, чтобы можно было бы завтра кого-нибудь из вас отпустить.
Меня страшно колотили за то, что я посмел в какой-то мере нарушить этот самый «институт доверия». А я нарушил его вот чем. Зашел у нас такой разговор: вот спальни у вас довольно приличные, но одни голые кровати стоят, ни тумбочек, ничего нет. Где тумбочки взять? Один умный хлопец говорит:
– Давайте разберем забор и сделаем тумбочки.
– Правильно, – говорю, – совершенно правильно. Как вы думаете, ребята, забор вообще нужен вам? Вы что, прокаженные, или вас из зоопарка взяли? Для чего вообще нужен забор вокруг здания? Для того чтобы чужая свинья не залезла или вообще какая-нибудь зверюжка не залезла, и чтобы украсить в какой-то мере здание, а не закрывать большой кусок неба и мешать доступу воздуха. А может быть, вы разбежитесь?
– Нет, не разбежимся! Если забор снимут, значит, нам будут доверять, а, если будут доверять, то какой же интерес бежать.
До вчерашнего дня были самовольные отлучки из детского дома, по пять, по десять человек лезли через этот забор, подставляли бочки, лезли друг другу на плечи, устраивали какие-то красивые пирамиды. Вдруг эта пирамида падает, кто упал за забор, кто упал по эту сторону забора. Как бороться с таким замечательным «институтом доверия», как бороться с самовольными отлучками? Вот вам маленькая проблема.
Я пошел по такой линии:
– Вы хотите в город? – пожалуйста, приходите и спрашивайте. Вот тебе записка, я тебе разрешаю идти. На сколько тебе нужно?
– На 20 минут.
– Врешь, 20 минут тебе мало, вернешься через 30.
Через 25 минут приходит, тянет записку.
– А я все-таки на 5 минут раньше вернулся.
Как на зло, в течение последних 4–5 дней ни один воспитанник не совершил самовольной отлучки, ни один не убежал, но тут же сразу начали меня ругать:
– Какое вы имеете право, ведь они трудновоспитуемые, у них особый режим, вы не имеете права их отпускать, доверять.
А мне кажется, система доверия педагогического риска – самая справедливая система доверия.
Второй случай – в детском доме особенно ярко выражено следующее: мат, все стены испещрены возмутительными надписями, в классах, в коридорах, в уборных – везде. Воровство, картежная игра, играют в пуговицы, ни у кого нет пуговиц, даже у воспитателей поотрывали. Начали вести с этим борьбу. Был целый ряд предложений, например, предлагали ко всем костюмам пришить что-то другое: стекла, крючки, ґудзики – палки с поларшина, но это не помогало. Приходят гости с пуговицами, уходят без пуговиц. Не пришьешь же модной дамочке ґудзики к модному пальто.
Я начал вести борьбу с этим и сказал:
– Воровать запрещаю, в карты играть запрещаю, играть в пуговицы запрещаю, играйте лучше в козла.
Воровать я запретил, а курение решил только ограничить. Воровство, может быть, тоже можно было бы ограничить, но не рискнул. Курят почти все. И здорово курят. Но если бы просто курили, а то раз затянутся и двадцать пять раз плюнут. Я сказал:
– Курите, но не плюйте, если увижу плевок, отниму папиросы.
Курить разрешил только в уборных, сказал, что если застану курящих в коридоре, отниму папиросы. Мне говорят, позвольте, вы разрешили курить, но если просто бороться с курением, то это будет очковтирательством. Ограничить, только ограничить. Я пошел на компромисс, и, представьте себе (я там работаю всего семь дней), у меня кладовая не ограблена, почти ни одного плевка в коридоре, в карты не играют, в пуговицы не играют, но курят, как сумасшедшие, правда, только в уборных.
Самое страшное – это вырвать первый зуб, остальные, может быть, сами выпадут, у стариков такая надежда есть.
Картежная игра – не думайте, что это просто игра, забава. Иногда даже родители смотрят на это так:
– Дай, мама, 35 коп.
– На что?
– В карты немножко поиграю.
– Ладно.
А иногда мать спросит:
– Где ты был?
– В кино.
– А деньги где взял?
– Я выиграл.
– Ну ладно, молодец.
Я застал такой факт. Обратил внимание на одного мальчика, исключительно красивого и умненького, какого-то собранного, но у него на лице написана такая жуткая трагедия, что я как-то сразу обратил на него внимание. Оказалось, что он заядлый игрок и проиграл себя. Себя можно проиграть по-разному. У меня в Киеве был случай, мальчик на киевском подворье проиграл с себя все – и башмаки, и костюм, поставил глаз. Если бы он выиграл, то имел право получить обратно и ботинки, и брюки, и рубашку, а если проиграет, ему должны были выколоть глаз. Ему не повезло, он проиграл, ему выкололи глаз, и в колонию его прислали уже слепым. А этот проиграл себя так: его все имеют право избивать, а он не имеет права отбиваться. И действительно, избили его до полусмерти. Отношение к нему самое отвратительное. Ему могут плюнуть в лицо – он может только вытереться. Решили перевести это на деньги. Чтобы выкупить свое достоинство, нужно уплатить 350 рублей, но где он эти 350 рублей возьмет? Он должен или обворовать свою семью (он имеет в Москве родителей, но они очень бедно живут) или обокрасть детский дом, но он говорит: я вам дал слово не воровать здесь. Единственно, что остается, – уйти из детского дома, но тогда надо совсем уходить из Москвы, потому что здесь меня могут встретить ребята из детского дома и упрекнуть. Вообще лучше мне на свете не жить.
