Я позвал его к себе на елку. У меня трое собственных ребят. Я устроил небольшую елочку и позвал его. И вот он в кругу моего семейства сидел как четвертый. Тут он еще больше рассказал о всех тех гнусностях, которые творились в детском доме. Я сказал ему:
– Знаешь, ты обожди немного, только не уходи из детского дома.
– Мне стыдно перед Степановым.
Наутро я подошел к Степанову и сказал: пойдем ко мне в кабинет, поговорим.
– О чем? Я в карты не играю.
– Я не о картах. Я должен тебе небольшой долг отдать.
– Какой долг?
– 350 рублей за Николая. Николай больше в карты играть не будет, у него денег нет, я зарабатываю 1000 рублей и во имя спасения такого человека, как Николай, а человек он интересный, готов 350 рублей пожертвовать.
– Я не возьму.
– Нет, возьми, это долг игровой чести.
Взял он эти деньги, проносил два дня, а сегодня утром принес, потому что почувствовал, что у меня к самому Степанову никакого презрения нет. Мало этого, Степанов поехал в Колонный зал на елку с другими ребятами, и они так себя замечательно вели, что устроители елки в Колонном зале решили наградить нас еще двадцатью билетами. Это было впервые в истории детского дома. Степанов пришел ко мне и сказал:
– Возьмите деньги, а если не верите, Николай здесь за дверью стоит, вот мы жмем друг другу руки, мы в карты больше играть не будем. Это дело нечестное, мы обещаем вам помочь.
Может быть, вам ничего не дает сообщение таких фактов, но мне кажется, что, к сожалению, и в школах вы можете встретиться с такими явлениями, и вам на них надо будет реагировать. Вам надо будет сыграть в трагических или комических случаях какую-то роль в этой педагогической практике.
Теперь о наказаниях и поощрениях. Антон Семенович считал, что наказывать в недисциплинированном коллективе нельзя. Наказывать можно там, где коллектив дисциплинированный. Это совершенно верно. Я в своей практике придерживаюсь этого правила, что недисциплинированный коллектив, недисциплинированный воспитанник не должен быть наказан, потому что он воспримет это ложно.
Какими могут быть наказания? Наказания должны быть такими, которые несли бы неприятность не только индивидууму, но и членам коллектива, в котором он находится. Это очень правильный, очень полезный аргумент в установлении сознательной дисциплины.
Можно применить и индивидуальные меры, как я, например, применил, в детском доме № 3. Там была одна воспитанница, она обладала организаторскими способностями, но не захотела выполнить своих обязанностей дежурной. Я отстранил ее от дежурства, и совет командиров решил исключить ее из состава командиров и лишить права на труд.
Мы сказали: советская Конституция гласит, что в Советском Союзе дается право на труд. Раз оно дается, то его можно лишить. И мы ее лишили права на труд, о чем ей и заявили. Она сидит день, два, три дня, перед нею демонстрируют стройные ряды воспитанников, возвращающихся с песнями с работы, наконец, она не выдержала и пришла в совет командиров просить вернуть ей право на труд. А значит, и право быть членом коллектива, право переживать интересы коллектива.
Наказание должно быть таким, которое в какой-то мере, наряду с индивидуумом, ущемляло бы в то же время и интересы коллектива. Я еще раз подчеркиваю, если коллектив дисциплинированный, организованный, чтобы не один только воспитатель соприкасался с нарушителем и переживал бы, но весь коллектив как таковой тоже мучился. Тогда это наказание будет иметь силу. А если учитель, классный организатор, действительно, корчится в беспомощности перед нарушителем, а класс только похихикивает, то тут, конечно, наказание никакого эффекта иметь не будет.
Нужно, чтобы учащийся знал: учитель вместе с коллективом имеет такие права, которые он не только может предъявить к нарушителю, но и обязательно приведет в исполнение. Ведь не секрет, что в школе можно сделать любое нарушение, а затем прийти домой, дома ничего не знают, и пойти в театр, кино, куда хочешь. А если бы учащийся знал, что он пойдет в кино, в театр только с санкции или с разрешения какого-то органа в школе, то ясно, что в школе, в классе он считался бы, прежде всего, с тем раз и навсегда установленным порядком, который нарушать нельзя.
У нас больше привыкли не наказывать, не предъявлять какие-то требования к учащимся, а поощрять. Стоит учащемуся чуть прилично себя вести, хотя бы даже отлично учиться, он может сделать какую угодно подлость, но его всегда будут поощрять, потому что он отличный ученик, с ним даже неловко разговаривать, неловко наказывать, потому что он отличник учебы. У нас больше привыкли поощрять, чуть только что-нибудь хорошо, пожалуйста, тебе карандашик, книжка. Задабривают, превращают ученика в какого-то потребителя, развивают у него тенденцию иждивенчества.
А вот в системе Антона Семеновича, когда мы воспитывались у него, мы таких поощрений не знали и даже отнеслись бы к ним немножко со смешком. Перед нами стояли другие меры поощрения, например, приобретение лишней жатки, лишней лошади, наметить перспективу перехода в Курьяж, приобретение каких-либо костюмов, приезд рабфаковцев и даже, может быть, такая красивая форма поощрения, как остаться наедине с Антоном Семеновичем и как товарищ с товарищем, как друг с другом поговорить в объятиях леса о каком-нибудь интересном вопросе, или моем личном, или касающемся колонии, поговорить как два взрослых, два равных человека. Такая форма поощрения, по-моему, является самой лучшей, причем она еще и предупреждает воспитанника вот в каком отношении: ему после этого трудно уже будет совершить то или иное нарушение перед тем своим товарищем, с которым он только, может быть, вчера говорил, как с равным, как с другом.
Эту неловкость нужно воспитывать у учеников, у воспитанников. Например, я или кто-нибудь более старший, чем я, не может плюнуть или свистнуть на всю аудиторию из-за неловкости, потому что есть какие-то формы поведения в общественных местах, нарушать которые неловко. А наши ученики не постесняются и плюнуть, и свистнуть, и тюкнуть, и ущипнуть, и ножку подставить. Помню такой случай: мы пришли как-то в кинотеатр на просмотр какой-то картины. Было человек 20 воспитанников, и я был с ними. Тут же были и учащиеся. Они стояли перед кинотеатром, внутрь еще не пускали. Они и плевали, и стекло разбили, и старика за бороду дернули, и девочкам писали на спине какие-то гадости. И учителя с ними мотались. Один из учителей говорит нам:
– Вот выстоите такие славные, может быть, вы поможете нам.
Ребята отвечают:
– Можно помочь.
Быстро построились в шеренги, установили очередь, первыми стали педагоги, учащиеся вели себя скромно, предупредили, что если кто-нибудь кинет с балкона что-нибудь вниз, кино прекратится. Мы стояли и наблюдали. Ребятам было неловко, поражались, что нас в колонию отправили, а они ведут себя хуже, чем мы. Такую неловкость надо выработать. Педагог должен воспитать это в воспитаннике.
Каким я представляю учителя? Я требую от своих коллег, соратников, дисциплинированности, подтянутости, стройности, даже внешней, не только внутренней. Она имеет колоссальное значение.
