Собственно, эти соображения редакции занимают меня, а Вам они ни к чему. Будем считать, что я Вам представился. Вы ждете ответа на свои вопросы, ответа полезного и убедительного, а может, и не только вы.
Ваши вопросы звучат взволнованно и требовательно. По тону письма легко догадаться, что Вы желаете не просто вырастить дочь, а желаете воспитать в лучшем человеческом плане и с самыми лучшими нравственными достоинствами. Ваши разногласия с мужем в деле воспитания дочери и методах определились по двум принципиальным направлениям: единство требований и наказания. Вы за применение наказаний, естественно, если есть необходимость, а отец против – вообще против наказания детей, де, мол, сие есть «антипедагогика».
Всё лучшее в детях дается воспитанием. Всё: и чувство меры, и гордость, патриотизм и всеобъемлющая культура, трудолюбие, любовь и уважение к людям, воля, смелость, скромность, чувство коллективизма – словом всё, все лучшие, украшающие человека качества. А как это делается и когда, кто и даже что воспитывает? Воспитывать надо всегда и везде, и даже не по задуманному плану, а по какому-то конкретному случаю и поводу.
Очевидно, Вы поставили перед собою и цель воспитания: каким человеком Вы желаете видеть в будущем свою Иришку? Естественно – хорошим. Для кого Вы желаете воспитать хорошего человека? Для себя, для людей – общества – и для самой Ирины.
Вы скажете:
– Хорошо вам, вы педагог. Как мне – нам – родителям не педагогам?
Так это даже здорово, что не все люди педагоги, а, кстати, не все педагоги могут быть настоящими воспитателями. Вы инженер-технолог, вы очень близко стоите с квалификацией воспитателя. Вы мать и технолог, а в деле воспитания есть и своя технология. Моя мать была неграмотной женщиной, но воспитательницей своих шестнадцати детей была блестящей. Чем, какими настольными средствами она воспитывала в то далёкое, социально оскорбительное, тьмы и невежества дооктябрьское время? Личным примером, ласковым словом, осуждающим, суровым взглядом, постоянным трудовым движением, протестующим гневом и справедливостью, отношением к людям, любовью к Родине, гордостью и, представьте себе, наказанием, но так справедливо и с такими признаками страдания её материнской души, что не будь наказанным, значит, чувствовал бы себя дважды наказанным. Покоряло нас и удивительно чуткое отношение друг к другу наших родителей, короче говоря, они, родители, воспитывали нас собою, своею жизнью, семейным коллективизмом и, если хотите, даже бедностью, которая была нашим горьким уделом. Иногда ограниченный кусок хлеба, цена ему бывала впечатляющим воспитательным актом, нравственным и политическим.
Единство требований. Вернусь еще раз к своим родителям. И откуда у них, неграмотных людей, от какой природы это могучее воспитательное средство, которого так часто не достает даже высококвалифицированным педагогическим коллективам школ? В колонии им. Максима Горького, где я был воспитанником, и в детской трудовой коммуне им. Дзержинского, где я работал воспитателем, а организатором и руководителем этих учреждений был Антон Семенович Макаренко, законом для воспитателей было непременное единодушие, единотребование. В единодушном коллективе и родительской паре превалирует здоровый тон коллективных требований, солидарности, взаимной поддержки и наглядной для детей коллективной примерности. Отсутствие единых принципов, требований в коллективе – это досадная неудача коллектива, а равно и родительской пары. Если речь идет о единстве в коллективе или родительской группе, так это не значит, что все должны одинаково мыслить, поступать, одним тоном говорить, одинаково реагировать на все явления, – нет. Каждый отдельный член коллектива должен оставаться самим собою со всеми своими эмоциональными богатствами, но разность индивидуального богатства должна быть направлена к общей воспитательной цели. Всякая несогласность – брешь в коллективе или паре родительской – это та щель, в которую будут проникать ребята со всеми своими пороками и хитростями, с уверенностью безнаказанности.
Дорогой друг, Вы пишете, что «у нас хорошая, дружная семья: муж, двенадцатилетняя Ирина и я». Значит, семья Ваша – коллектив, и Ирина уже не просто «дитя есть дитя», а член семейного коллектива. Ваша семейная дружба, наверно, не определяется материально-бытовыми благами, очевидно, Вы имеете в виду разумные традиции, все оберегаете честь, славу и общественное благополучие своего семейного коллектива, одинаково переживаете какие-то приятные для семьи перспективы. И уж, конечно, нужно считать совершенным тот коллектив, члены которого переживают его интересы превыше своих личных как бы соблазнительны и приятны они не были.
И вот Ирина, самый пока юный и несовершенный член Вашего «дружного» семейного коллектива, совершила покушение на одну из традиций коллектива – пунктуальность.
– А что, мамочка, подумаешь, задержалась…
В этом легком ответе девочки не видно никаких страдательных движений ее души. Вы протестующе встревожены уже за будущее дочери. Ей придется жить среди людей, успехи и благополучие которых может зависеть и от того, как Ирина Илларионова исполнит свой гражданский долг во времени и, конечно, с учетом высоких интересов коллектива, а не личных, соблазнительных удобств.
Я несколько растянул свой ответ, но, послушайте, чего настоящий воспитатель может добиться, причем учтите, в какие голодно-тифозные годы и с какими ребятами…
В августе 1922 года Антон Семёнович Макаренко предложил мне отпуск к родным, которых я не видел в течение пяти лет своих беспризорных скитаний. Колонисты, воспитатели и сам Антон Семёнович торжественно снаряжали меня в дорогу. Кто штаны, кто картуз, у кого что поприличнее было, а Антон Семёнович одел на меня свою косоворотку, чтоб, значит, не босяком выглядел. В отпускном удостоверении было написано: «Дано воспитаннику детской трудовой колонии им. М. Горького Семёну Калабалину, отпущенному к родным в с. Сторожевое, Чутовского района, Полтавской губ. с понедельника до субботы 16 августа 1922 года, до 12 час. дня. Зав. колонией: А. Макаренко, пред. Совета Командиров: Коля Шершнев».
Дома меня приняли радостно. Мама плакала, причитая:
– Думала, умру и не увижу тебя…
И оказалось, что я попал домой в суматошную неделю подготовки к свадьбе. Женился брат, и свадебное торжество назначено на воскресенье, я вместе со всеми на главных ролях, как младший брат жениха, закружился в предсвадебной карусели, предвкушая славу, которая выпадет и на мою долю, как «городского» и лихого плясуна. А в пятницу я, как от угара очнувшись, заявил оторопевшим родителям и братьям:
– Завтра чуть свет ухожу, домой ухожу.
– Да ты что, та свадьба ж, та и не думай.
Мать в слезы. Ох, как мучительно хотелось остаться, какой соблазн, но не сбил меня с толку заговоривший во мне паскудненький человечек: подумаешь нужно вовремя явиться, да ничего тебе не сделают… А другой человек-коллективист, уже успевший заполнить мою мальчиковую душу, не взывал, а приказывал: будь гордым, будь сильным – иди, тебе верят, тебя ждут, через тебя и другие получат право на доверие! В полдень в субботу я уже, счастливый, обнимался с сияющими товарищами. А вот и Антон Семёнович. Обнялись и расцеловались.
