Если же я понимаю «другого человека» как «специальный объект», это значит, что уже в рамках моего представления о нем (сильно, впрочем, неопределенного в сравнении с обычным для меня и приятным мне нарративом) он неизбежно будет действовать по «своей воле», исходя из каких-то своих «внутренних мотиваций», мне до конца, а то и совсем не известных и/или не понятных. Реальность такова, какова она есть, и другие люди ведут себя так, как они себя ведут (и я сам – для всех остальных – тоже «другой человек», и с их точки зрения, скорее всего, тоже веду себя «как попало»). Если я помню об этом, если я включаю эту «х», в свои расчеты, то получаю «специальный объект» и неумирающего «кота», ведь сюрпризы в поведении другого человека не будут для меня «крахом надежд», а уже предусмотренным и внесенным в мои же расчеты естественным боем стеклотары, неизбежным для любой перевозки.
Слепая и даже абсолютная вера в собственные представления (нарративы) столь же нормальна, сколь и губительна, потому что они – мои собственные представления – заслоняют от меня реальность, с которой я постоянно и неизбежно имею дело. По сути, я действую наугад, и рано или поздно это приводит к проблемам. Да, я никогда не могу знать реальность такой, какова она на самом деле, но, зная, что я ее не знаю, я, по крайней мере, буду двигаться осторожно, пошагово. Покуда же я верю своему представлению о «другом человеке», меня, конечно, ждут неприятные сюрпризы. Сама эта стратегия – доверять своим представлениям о реальности, не испытывая в них сомнений, – чистой воды живодерня для «котов».
Впрочем, задача всей этой психологической экскурсии не в том, чтобы между делом рассказать о «мерзости межчеловеческих отношений» [© И. П. Павлов], а в том, чтобы продемонстрировать всю сложность задачи – держать у себя в голове интеллектуальные объекты в этом их особом качестве – «специального объекта». Подобная интеллектуальная работа требует огромных усилий, значительного напряжения интеллектуальных способностей (и тренированного аппарата для этих целей).
Однако, если это непросто даже в области социального взаимодействия (хотя, казалось бы, это так очевидно, что другие люди имеют свое собственное видение любой ситуации, у них свои интересы и мотивы), то что же делать с ситуацией, когда речь идет об интеллектуальных объектах, которые вовсе не способны сопротивляться нам сами собой на пространстве мира интеллектуальной функции?
То есть если мое представление о «другом человеке» при желании не так уж и сложно ввести в состояние «специального объекта»
[74], то в случае с интеллектуальными объектами, которые никак не связаны с социальными отношениями, перед нами, очевидно, задача со звездочкой (тут шансы «кота» на выживание или даже просто на попадание в коробку крайне невелики).
Если мы посмотрим на любые интеллектуальные объекты, находящиеся в ведении науки, мы обнаружим их полностью погруженными в массу нарративов – в науке роль таких «нарративов» выполняют господствующие парадигмы [© Т. Кун], принятые научным сообществом теории, определения понятий и т. д Чтобы выдернуть тот или иной интеллектуальный объект из таких нарративных пут, необходимо затратить огромные усилия. Так что неудивительно, что только немногие ученые смогли увидеть в интеллектуальных объектах, почивающих на лаврах «понятности» и «очевидности», неизвестные («х») и, превратив их в «специальные объекты», найти в соответствующем пространстве научных фактов ту саму «кротовую нору» или заветную «червоточину» перехода к новой модели реконструкции реальности
[75].
Как же это в принципе можно сделать? Ответ на этот вопрос, возможно, покажется странным, но пока я не вижу другого. Возможности нашего мозга таковы, каковы они есть, и природа не изобретала специальных мозгов для ученых, которые бы отличались от мозгов обычных людей, включая кроманьонцев. И если соответствующий «программный код», позволяющий переводить обычные интеллектуальные объекты в статус «специальных объектов», вырабатывается у нас в рамках социальных отношений, в рамках нашей собственной социализации, то он же работает и в головах ученых для целей их – научных – исследований.
Конечно, нельзя утверждать наверняка, но если за сложные социальные отношения, за поддержание самой социальной структуры в нашем мозгу отвечает его «дефолт-система» (более неудачное название, конечно, трудно было придумать), то, вероятно, ей же предстоит решать и задачи по созданию теории относительности, изобретать квантовую механику и реконструировать репликации ДНК. Используя этот предустановленный в нас «программный код», мы, по крайней мере, можем дать нашему ученому «коту» хотя бы какой-то шанс на выживание после открытия ящика (после испытания соответствующих теоретических реконструкций реальностью научного эксперимента).
Впрочем, мы вряд ли можем рассчитывать на столь простое решение – мол, тренируем «дефолт-систему мозга», и подлинное мышление нам обеспечено. Нет, проблема в том, что она – эта моя «дефолт-система» – занята, арендована, так сказать, на постоянной основе. Там, собственно, и живут эти мои «другие люди», тут же появляясь в прожекторе луча моего сознания, как только я не занят решением какой-то практической задачи, требующей моего активного внимания (а если она автоматизирована, то всплывают и в процессе ее решения). Короче говоря, там достаточно плотно…
Если представить себе «дефолт-систему мозга», занимающую, надо сказать, огромные объемы нашего мозга (медиальная префронтальная кора, задняя поясная извилина, преклиновидная кора и медиальная, латеральная и нижняя часть теменной коры и др.), как своего рода «серверное пространство», то оно постоянно занято просчетом и пересчетом взаимосвязей, объединяющих от ста пятидесяти до двухсот интеллектуальных объектов, которыми для нас являются «другие люди», входящие на данный момент в наше число Дамбара.
И если мы хотим этим «серверным пространством» воспользоваться для просчета других интеллектуальных объектов – например, научных (хотя это могут быть и любые другие интеллектуальные объекты, например религиозного содержания), то нам, очевидно, необходимо сначала высвободить на нем место (причем желательно брать места получше). Этим, вероятно, объясняется специфическая социальная аскеза, которой подвергают себя как ученые (в особенности математики), так и монахи всех видов и конфессий.
