Попробуем представить себе наши отношения с реальностью, глядя на них, так сказать, нейрофизиологически. Здесь мы действительно вроде как обнаруживаем некие уровни: во-первых, понятно, что мы контактируем с реальностью посредством нашего рецепторного аппарата – зона, так скажем, физиологического контакта, во-вторых, данные с рецепторов преобразуются нашим мозгом и запечатлеются в нем в неких функциональных нейрофизиологических комплексах (этим аспектом активно занимается нейрофизиология восприятия), в-третьих, возникшие нейрофизиологические комплексы рефлексируются нами как некие «субъективные состояния», наконец, в-четвертых, мы каким-то образом обозначаем для самих себя (концептуализируем) эти «состояния» (означаемые) в рамках неких наших представлений (означающих). Грубо говоря, у нас есть «сырые данные», «функциональные системы», а также идентифицируемые нами наши собственные «состояния» («означаемые», «значения») и то, что мы по этому поводу думаем – некие «суждения» («означающие», «знаки»).
Теперь давайте попробуем отвлечься от этой экспозиции наших отношений с реальностью (кажущейся столь убедительной) и зададимся вопросом: а что, собственно, происходит на самом деле? Вполне очевидно, на мой взгляд, что вся эта рассказанная только что история (нарратив, описывающий наши отношения с реальностью) располагается в мире интеллектуальной функции. У нас есть соответствующие концепты – «рецепторы», представления о нейрофизиологической механике «формирования образов», теории «функциональных систем» и «языка» и т. д. и т. п. Все они, взятые вместе, и создают в нас иллюзию достоверности этой наспех сочиненной истории. Впрочем, всё это кажется нам настолько «понятным и очевидным», что, право, самое время озадачиться. Оттолкнем прочь эту прекрасную пелену представлений: конечно, это не более чем история, нарратив – некое представление о реальности, а не реальность как таковая.
Взглянем на эту «историю» иначе, просмотрим, так сказать, ее альтернативную версию. Всё, что со мной происходит, разумеется, реально – например, я выступаю на научной конференции, пытаюсь приготовить себе завтрак или влюбился – вот некие факты. Однако мы тут же вынуждены признать, что мой рецепторный аппарат (да и вся моя периферическая нервная система) не имеет к этим событиям, взятым в качестве случайных примеров, никакого сколь-либо существенного отношения.
Ну что, например, происходит на научной конференции?.. Я составил «внутри своей головы» некие представления об ее участниках – кто они, что они знают, что им может быть интересно, что нового я могу им сказать, и все прочее. Исходя из этого своего представления об этих людях, я создаю некий «научный доклад», основываясь при этом на том, что я прежде продумывал, исследовал, заметил, концептуализировал. Теперь я стою перед ними, смотрю на них, они – на меня, я что-то говорю, а они что-то слушают.
Понятно, что слушают они не бессмысленное пение птиц и не звук водопада, а специальные звуки, которые их мозг идентифицирует внутри их голов (индивидуальных мирах интеллектуальной функции) как некие слова, которые для них что-то значат. Из этих слов, преобразованных моими слушателями в понятия, они, я надеюсь, пытаются воссоздать как бы мою идею в рамках собственных интерпретаций. По существу, как бы там ни было, они формируют в этот момент внутри своих голов интеллектуальные объекты разной степени сложности – возможно и такие: «Что это за дурак?» и «Что за чушь он несет?!» (Это, как известно, тоже реальность любой научной конференции.)
Итак, что же тут происходит на самом деле? Кажется, что правильно было бы сказать, что описанное действо разворачивается в пространстве нашего общего мира интеллектуальной функции
[20] – мы, мол, находимся в некоем общем пространстве смысла (символического), где решаем соответствующие задачи по интерпретации чужого текста. Проблема в том, что никакого общего, обобщенного мира интеллектуальной функции не существует, ему, попросту говоря, негде быть.
Так что идеалистическое представление о том, что мы, мол, находимся в некоем общем для нас символическом пространстве смыслов, где героически сражаются друг с другом наши идеи, по меньшей мере наивно. Нет никаких сражений в символическом, и само символическое (мир интеллектуальной функции) – лишь удобный симулякр. В действительности я играюсь со своими интеллектуальными объектами, и мои слушатели играются со своими интеллектуальными объектами, но фокус в том, что и я (говорящий), и они (слушающие) являемся – сами по себе – точно такими же интеллектуальными объектами наших индивидуальных миров интеллектуальной функции.
Никакого «расслоения» реальности, таким образом, не происходит; нам просто удобно так думать, но это «удобство» – лишь наши собственные проблемы и заблуждения. В действительности происходит то, что происходит, а потому, хотя мы и вводим понятие мира интеллектуальной функции (символического), все реально происходит на одном и том же уровне мышления – когда в каждой конкретной голове создаются и усложняются те или иные интеллектуальные объекты, причем их нейрофизиологическая природа ничем не отличается от любого другого происходящего здесь – в этом мозгу – процесса.
При этом то, что я стою, а они сидят, я говорю, а они слушают, у меня пересохло в горле, а у них затекла спина, и я вижу пространство, ограниченное одной стеной, а они – пространство, ограниченное другой и т. д. и т. п. – это тот же процесс по созданию нами интеллектуальных объектов, природа которых столь же универсальна, как и все прочее, с чем мы имеем дело. Условные нейрофизиологические комплексы нашего сидения, стояния, звукоизвлечения, пространственного видения. ничем не отличаются от нейрофизиологических комплексов, являющихся нашими мыслями, словами и проч. Все это интеллектуальные объекты, которые создаются интеллектуальной функцией на пространстве наших индивидуальных миров интеллектуальной функции.
То, что мы относим эти интеллектуальные объекты к разным «регистрам» или «модусам бытия», – лишь уловка. Все в моем (как и любого другого человека) индивидуальном мире интеллектуальной функции связано со всем и является одним целым, это не разные реальности. То, что я говорю, а не слушаю, определяет, в частности, и то, чем являются для меня в данный момент соответствующие – произносимые мною – слова. Если бы я их слушал, а не декламировал, они значили бы для меня уже что-то другое, звучали бы, так сказать, как-то иначе.
А то, что у кого-то из моих слушателей затекла спина, болит зуб, переполнился мочевой пузырь – вовсе не нейтральные факты, все это так же влияет на то, что они слышат в моих словах. И более того, все это не висит, так сказать, где-то в воздухе, а обусловлено непосредственно множеством разнообразных процессов, которые мы привыкли считать нейрофизиологическими, биохимическими, собственно физическими, квантовыми и какими угодно еще и как бы мы их ни определяли (бесконечная множественность «набросков» [Д. Деннет])
[21].
