Следовательно, опасения советского правительства могли иметь под собой почву. Может быть, именно поэтому, когда дирижабль находился в Сализи, советские ученые и пилоты вели с Нобиле разговоры, что «оболочка “Норвегии” покроется толстым слоем льда или снега и экипаж вынужден будет опуститься на лед». В это же время незнакомые Умберто Нобиле люди писали ему письма: «…От хорошей жизни не полетишь. Когда идет речь о полете на Северный полюс, то не имеет смысла это делать, даже если жизнь плоха…»
Если предположить, что экспедиция Амундсена – Элсуорта – Нобиле имела тайную цель, то становится явной еще одна загадка.
В состав экспедиции входил радиотелеграфист Геннадий Олонкин. «Это был русский юноша, высокий и очень худой, белокурый, с небесно-голубыми глазами. Он никогда не улыбался, что делало его на вид довольно суровым, но душа у него была прекрасная. Во время долгого пути из Рима в Кингсбей он отлично справлялся со своими обязанностями, принимая и отправляя десятки радиограмм. Под конец мы стали добрыми друзьями. Лучшего радиста для этого полета найти бы не удалось», – вспоминал Умберто Нобиле.
Однако неожиданно для командира дирижабля на Шпицбергене Р. Амундсен вычеркнул Олонкина из состава экспедиции. На вопрос Нобиле Готтвальдт ответил, что у радиста обнаружен дефект слуха. «…Я оцепенел от изумления, – продолжает свои записки Нобиле, – до сих пор Олонкин хорошо слышал!» Амундсен также уделил внимание в своих воспоминаниях русскому юноше: «С тяжелым сердцем нам пришлось расстаться с тем, кто был раньше приглашен на эту работу – с машинистом и радиотелеграфистом экспедиции “Мод” Геннадием Олонкиным. Но к этому привела необходимость – болезнь уха».
Нобиле не поверил в болезнь уха Олонкина. Тогда норвежцы в момент отсутствия Нобиле привели к Олонкину врача, их земляка, который лечил на Шпицбергене шахтеров. Тот, естественно, подтвердил болезнь. Его диагноз был доведен до Нобиле. «Думаю, что истинной причиной исключения Олонкина из экспедиции было желание Амундсена иметь на борту еще одного норвежца», – считал Нобиле.
Дирижабль «Норвегия» поднялся, повернулся носом на полюс и поплыл на север все дальше и дальше. Возле эллинга с вещами стоял Олонкин и, не скрывая слез, плакал. Так вспоминал один из мотористов дирижабля. Геннадий Олонкин оказался лишним в экспедиции. Но в качестве кого – человека, вместо которого на полюс должен был полететь племянник Амундсена (приятный молодой человек, который, однако, до старта дирижабля не успел сесть на воздушный корабль) или лишнего свидетеля?
Трансарктический перелет через Северный полюс был одним из величайших событий XX века. Воздухоплавательный фактор определил успех всей экспедиции. Этой экспедицией Руал Амундсен хотел завершить свою карьеру полярного исследователя. Однако, когда Умберто Нобиле и его экипаж попали в беду, великий норвежец, презрев все условности и не помня ссоры, немедленно вылетел на помощь экспедиции «Италии». Из этого полета он не вернулся. Сегодня в живых нет и других участников перелета Шпицберген – Аляска через Северный полюс. Их нет, а загадки экспедиции на дирижабле «Норвегия» остались…
Так кто же «держал стремя» «Тихого Дона»?
[17]Давно, еще в самом начале творческого пути Михаила Шолохова, после выхода в свет первых книг романа «Тихий Дон», в столичной писательской среде возникли подозрения: как мог такой молодой человек (а Шолохов начал писать роман, когда ему шел 22-й год) создать такое яркое, необычайно талантливое произведение? Поползли слухи: списал у кого-то другого. Говорили, что какая-то старушка ходит по редакциям и утверждает, что «Тихий Дон» написал ее сын, белый офицер. Потом говорили о каком-то казачьем офицере, расстрелянном ЧК, который оставил после себя сундучок с бумагами. Сундучок этот, разумеется, пропал, что за бумаги в нем были – неизвестно. Но слух опять приписал этот сундучок Шолохову – он его забрал у чекистов, а в нем будто бы и хранилась рукопись романа. Наконец, стали называть имя критика Голоушева – это он, мол, автор «Тихого Дона»… В письме Серафимовичу от 01.04.30 года Шолохов жаловался: «…вновь ходят слухи, что я украл “Тихий Дон” у критика Голоушева».
Писатель Михаил Шолохов
Молодой автор «Тихого Дона» отбивался от наветов как мог. В Москве была создана специальная комиссия для проверки слухов о плагиате в составе: А. Серафимович, А. Фадеев, Вл. Ставский, Л. Авербах, Вл. Киршон. Председателем комиссии была назначена М.И. Ульянова. Шолохов привез рукописи двух первых книг романа, черновики, варианты, переделки. Комиссия, изучив все материалы, пришла к единому выводу: роман написан Михаилом Шолоховым, слухи о плагиате – «злостная клевета». Текст этого заявления был опубликован в «Правде» 29 марта 1929 года.
Недруги приутихли. Однако писательская судьба Шолохова никак не полегчала. «Я серьезно боюсь за свою литературную участь, – писал он в письме Е.Г. Левицкой. – Если за время опубликования “Тихого Дона” против меня сумели создать три крупных дела («старушка», «кулацкий защитник», Голоушев) и все время вокруг моего имени плелись грязные и гнусные слухи, то у меня возникает законное опасение: а что же дальше? Видно, большое лихо сделал я тем, кто старается меня опоганить».
В 1974 году произошел новый всплеск разговоров о плагиате. В Париже А.И. Солженицын издал со своим предисловием книгу «Стремя “Тихого Дона”, автор которой был законспирирован под литерой Д*. Позже стало известно, что под ней скрывалась И. Медведева-Томашевская, специалист по русской литературе XVIII–XIX веков. В своем предисловии А. Солженицын поддержал гипотезу И. Медведевой о том, что автором «Тихого Дона» является не Шолохов, а казачий писатель Федор Крюков. Эта новость дошла и до читающей и слушающей публики в СССР.
Когда Константин Симонов узнал о «Стремени “Тихого Дона”», он пошел в Ленинку и провел там в спецхране немало дней, читая произведения Ф. Крюкова. Потом обратился к секретарю ЦК КПСС П. Демичеву и убежденно заявил: «Федор Крюков не мог быть автором “Тихого Дона”. Не тот язык, не тот стиль, не тот масштаб. Чтобы пресечь измышления и домыслы на этот счет, хорошо бы издать у нас сочинения Ф. Крюкова. У всех, кто прочитает Ф. Крюкова, отпадут всяческие сомнения в том, что “Тихий Дон” написать мог только Шолохов, никак не Крюков».
Демичев по телефону посоветовался с М. Сусловым. Вопрос об издании сочинений Ф. Крюкова Суслов отвел сразу. Порешил на том, что поскольку «Стремя» было издано на Западе, то лучше всего К.М. Симонову было бы дать интервью западному журналу или газете, в котором выразить все, что он думает о версии «Стремени».
Интервью К.М. Симонова было опубликовано в западногерманском журнале «Шпигель» (№ 49, 1974). Об этой публикации советские граждане узнали из передач «Немецкой волны» и «Голоса Америки». Вскоре в Москву приехал Шолохов. Он прослышал о публикации К. Симонова в «Шпигеле» и захотел с ней ознакомиться. Прочитав текст интервью, Шолохов сказал: «Почему бы и у нас текст Симонова не напечатать в “Литературке”»? Увы, исполнить пожелание Шолохова не позволили. Суслов высказался решительно против. Он считал, что незачем популяризировать сплетни и клевету, а советские люди не нуждаются в доказательстве авторства Шолохова, они в этом не сомневаются.
