Но желание разобраться-таки с Анкудином Накладовым возобладало. Пока усач не опасается немедленной угрозы и спокойно поглощает обед, в самый раз будет нагрянуть и потрясти его за локоны.
Поэтому Тихон вывернул на Вознесенский проспект и поторопился в сторону речки. Описанное Пьером место было ему прекрасно знакомо. Сразу по возвращении в родные Рифейские верхи, когда Тихон еще тяготился размеренной сельской жизнью, он едва ли не ежевечерне приезжал сюда и прогуливался в компании быстро заведенных приятелей и подруг. Кутил в квартирах и кабаках, учинял шутовские дуэли, сиживал с барышнями и записными клакёрами в абонированной ложе, волочился за артистками и так далее. Один раз бился на шпагах, ранил противника в плечо и прекратил тем самым дуэль. Стихотворения, разумеется, тоже читал, за что и получил довольно скандальную известность. Провинциальные петиметры и кокотки стали его излюбленным обществом, вместе с ними он превозносил французские романы и ругал все русское, со вкусом одевался и подражал в речах героям любовных книг.
Дорогие безделки на Мясопустной ярмарке легкомысленным девицам покупал, тогда еще торговые ряды тут располагались, пока их подальше от набережной не отнесли. Еще в детстве с матушкой здесь гуливал, кое-какие картинки тех лет остались – лавки бумажные, шелковые, ситцевые, суконные, гарусные, медные, железные, деревянные… Кружку из желтой меди, что ему подарили, очень любил, ложечкой позвякивал аккуратно. Густо пахло на ярмарке яловой кожей да юфтью, салом-сырцом, коноплей и орехами. Водопадами свисали с перекладин холсты разных сортов, сукно из овечьей шерсти, чернели в бочонках деготь и смола. Особо тянуло мамашу к соболям, а бобровые шкуры она не жаловала, Тихону же нравилось запрыгивать на дровни и воображать себя крестьянином. Но все то было так давно, что память почти не сохранила живых образов о тех временах, а вот недавние прогулки по ярмарке запечатлелись хорошо.
Но потом, погуляв с новыми приятелями около полугода, Тихон как-то внезапно понял, что распыляет остатки наследства и собственную молодую жизнь на бестолковы шалости. Его житейский катехизис явился ему в полном блеске нелепости. В итоге граф Балиор засел в родной Разуваевке и выписал из столицы «Краткое руководство к красноречию», «Российскую грамматику», «Письма о правилах российского стихотворства» и «Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия» гениального Ломоносова, а к ним Горация Флакка в переводе Поповского и «Поэтическое искусство» Николы Буало. Стихи же продолжали сочиняться, к стыду и гневу поэта, откровенно эротические, оды же и мадригалы выходили – откровенная дрянь и позорище. И даже унылый труд Попова, называемый «Описание древнего словенского языческого баснословия», который Тихон изучил от отчаяния, ему не помог. Между тем Михайло Никитич Муравьев всего за два года, когда ему еще и осьмнадцати лет не исполнилось, семь поэтических книг выпустил, и ему покровительствовали великие поэты Майков, Херасков и Новиков! В общем, на своей поэтической карьере Тихон уже почти готов был поставить крест – один только последний конфуз с шумящими листьями любого бы из седла вышиб.
От нелегких воспоминаний графа Балиора отвлекла только добрая понюшка крепкого табаку. Ох, и долго же потом ему письма присылали с просьбами явиться на прогулку или в светский салон и потешить публику стишатами… А ведь они еще не все слыхали, только самые безобидные.
Уже подъехав к знакомому трехэтажному дому купца с немецкой фамилией, что сдавал тут комнаты, поэт ощутил голодный спазм. Можно было бы и в трактир завернуть, благо поблизости их имелось целых два, но он стиснул зубы и спешился. Не хватает еще на поводу у желудка ходить, и так уж раздулся сверх меры.
Граф поднялся по низкой лестнице и прошел немного вдоль темного коридора в глубину дома, где и услыхал перебранку на немецком. Голоса доносились из квартиры, что находилась первой от входа. Скорее всего, там жили хозяева, и поэт постучал в дверь. Открыли не сразу, однако по наступившей тишине Тихон догадался, что его сигнал услыхали.
– Чего изволить? – любезно спросила пожилая немка в чепчике, появившись на пороге. – Комнат пустая нихт.
– Я от господина Дидимова, приехал за Анкудином Накладовым. Где он живет?
– О, герр Накладов такой важный! Прекрасный юнош, платить всегда точно. Поднимайсь верх, направо шагаль три двери, и там находить Анкудьин.
Тихон поблагодарил добрую немку и бесшумно двинулся на третий этаж – старина Пьер оказался точен в показаниях. Нога у поэта, позабывшая было удар врага, вновь резко заныла в кости. Тихон прислонился к стене и скрипнув зубами от боли и негодования на мерзкого кошевника. Так бы и придушил усатого мерзавца! И за ушибленный тростью локоть ответит, мерзавец, и за Акинфиеву рану!
Теперь оставалось только не переполошить дом и выудить у проклятого усача нужные сведения. «Какие?» – озадачился наконец поэт. Во-первых, почему Накладов с прочими татями до сих пор не доставил Манефу в город. И далее по мелочи: к примеру, какого рожна им понадобилось в руднике, если они не нарочно выслеживали кого-то из друзей.
Перед жилищем усатого аспида граф Балиор ненадолго замер, прислушиваясь. Кажется, внутри действительно кто-то находился, а может, просто доносились уличные шумы. По счастью, во многих квартирах кипела жизнь, а то ведь дом был не из самых дешевых. Хотя и не лучший. Видать, с деньгами у татя было все в порядке, раз он сподобился тут комнатушку снять.
Тихон постучал и приложил ухо к двери. Раздались уверенные шаги, вслед за чем негромкий голос спросил:
– Филимон, ты?
– Я, – громким шепотом откликнулся поэт.
Злодей пошумел засовом, и только было показалась светлая щель, как Тихон ударом ладони чуть не занес дверь в комнату. Действовать он при этом старался бесшумно, не гремел и не топал – однако от Анкудина ожидать покорного молчания было бы нелепо, если вспомнить его громогласные вопли на бегу.
Поэтому первым делом поэт, не дав врагу опомниться от изумления, подскочил к нему и припечатал кулаком в лоб. Тать лишь хрюкнул, словно боров под ножом, и завалился на спину прямиком на стул. Великих усилий стоило Тихону, чтобы при этом не загремела и прочая мебель в комнате, что тесно примыкала друг к дружке – он успел схватить Накладова за шелковое аби и аккуратно уложил на чистый дощатый пол. А что при этом медная пуговка с гравированной лилией с треском отлетела от одежки и закатилась под шкап, так это мелочь.
– Вот черт, не убил ли гаденыша?
Фальшивомонетчик, белый будто снег, с открытым ртом и неподвижными чертами мерзкой физиономии застыл между столом и комодом. На лбу его алел полосатый след тяжелого поэтического кулака.
Во избежание будущих мучений Тихон спеленал запястья Накладова шарфом и заодно сунул ему в рот скомканный конец жилета. Наконец можно было и осмотреться. Первым привлек внимание Тихона массивный стол с ажурными ножками и конторкой, на котором в настоящий момент были разложены яства татя.
Без всякого зазрения граф Балиор отведал и корнишоны, и яичницу со свининой, и шоколадную бабу с квасом. Обед проклятого кошевника в одночасье пропал в обширном желудке поэта – это послужит врагу хорошим уроком!
