– А идем-то мы верно, сударь? Нам ведь на старый тракт надобно, чтобы домой поспешить. Бог с ним, воздухолетом этим… Эли вы не одни? – нахмурилась она.
– Верно. Пойдем, Глаша, там человек помирает.
– Это Манефа – человек?
Тихон лишь кивнул и увлек девушку к избушке. По счастью, он ухитрился вполне запомнить мелкие детали пути, каковым проследовал к месту падения адского ядра – недаром же он с легкостью хранил в уме чужие поэмы, чтобы они потом то и дело просились на бумагу под видом новорожденных виршей.
В лесу между тем установилась первозданная тишина. То ли механическое чудище исчерпало пищу, то ли попросту удалилось на недосягаемое для ее рева расстояние.
Что же, собственно, такое отвратительное «чудо» делало во владениях князя Струйского? Не верится, что князь, любитель псовой ловитвы, кулачных боев и скачек, запросто пустил в свои угодья эдакого монстра, да еще и плюющегося огненными ядрами. Можно ведь и дичи лишиться! Разбежится в страхе крупное зверье по Рифейским верхам, когда еще обратно заманишь?
– Она очень больна, простыла при грозе. Ты говоришь, лекарства прихватила? Ох, у меня же целебный отвар весь выкипит!
Наконец показалась из тумана изба егеря, а то Тихон уже стал опасаться, будто чутье подвело его и они удаляются Бог весть в какую сторону. Копна получила пук сена и полную бадью воды и осталась дремать у коновязи.
– Ну, где больная девица? – холодно спросила Глафира и сняла пальто и шаль.
Под нею оказалась только забавная шляпка qu’es aco, парика же вовсе не было. Пышные каштановые волосы Глафира перетянула темно-зеленой лентой, под цвет особого платья four-reaux с жестким корсетом, в котором сейчас модно было совершать прогулки. Вот только нынче ее «прогулка» превратилась в подлинное испытание на крепость духа и тела.
– На полатях, где же еще?
Тихон с помощью тряпки снял с печи взвар и показал его Глафире. Она понюхала и поморщилась с недоумением:
– Что там, мухоморы с поганками? Или суп из земляных червей сварил?
– Целебные травы, со стены снял, – обиделся граф Балиор.
– Не пей, а то отравишься. Нет уж, я лучше своими средствами справлюсь… Выкладывай пока из сумы на стол, а я осмотрю больную.
Тихон извлек из котомки разнообразные пузырьки, баночки и притирания, а также флягу и завернутую в бумагу провизию. Нашлась в мешке и подзорная труба, неведомо зачем прихваченная из дому Глафирой. Пока «целительница» возилась с Манефой – со стороны печи доносились стоны и строгие увещевания, как будто матушка уговаривала своего ребенка минутку потерпеть, – граф Балиор украдкой отпил из фляги клюквенной настойки, а потом от души закусил ее гречневым блином и фазаньей ляжкою. Даже такая немудреная пища показалась ему императорским яством.
Потом он опорожнил карманы от мятых и ломаных грибов и скинул бешмет, растянув его на табурете подле печи. Огонь в ней почти угас, и пришлось подложить в него несколько поленьев.
– Плохо дело, – проговорила девушка, спустившись с полатей. Она утвердила на столе горящую свечу и занялась лекарствами. – И горло красное, и насморк, да еще и кашляет в придачу. Нельзя ей тут оставаться, домой надобно!
– Ты это ей уже сказала?
– Бредит она, слушать ничего не желает! Одно талдычит – не поеду, хоть режьте. Оно может и к лучшему, пусть полежит в тепле, пока немного не оправится. Так… Если не ошибаюсь, глицерин надо смешать с тинктурою, этим ей горло смажем… – Она развела в плошке отвратительную смесь и тщательно поболтала ее пальцем. – Соль тут есть? Тогда сделай стакан крепкого раствору, полоскать горло будет. Йод на шею… Где твоя тряпка? Налей заново воды и вскипяти, бросишь туда винные ягоды и шалфей.
– Я не отличу его от других трав.
– Покажу потом, ставь воду на печь, а свою отраву вылей. А потом иди сюда, я тебе йодоформу дам.
– А трубу ты к чему прихватила? Неужто меня высматривать собиралась?
– А хоть бы и так! Забралась бы на холм и глядела, куда поехать – вдруг совсем бы заблудилась…
Тихон перелил отвар из всех трав в отдельную братину, поставил на печь ковшик с чистой водой и вернулся за наставлениями. Глафира вручила ему пузырек с йодоформом и велела принудить Манефу понюхать его. Сама она лезть на печь пока не желала. Неудивительно – лекарство воняло так отвратительно, что вдыхать его испарения она не горела желанием.
Еще около получаса они с Глафирой пользовали бедную Манефу, то уговаривая ее, а то и принуждая – как, например, было смазать ей горло и заставить сплюнуть? Капли датского короля, солодковые леденцы и весь прочий набор почти целиком пошел на лечение.
Под конец Тихон так выдохся, что без сил упал на табурет. Только нечто особенное могло бы ему помочь, и он отхлебнул собственного чудного варева, часть которого уберег в коновке. Вкус оказался необычайный! А уж действие этого напитка, надо полагать, будет самым что ни на есть целебным.
Глафира села напротив поэта за стол и положила голову на согнутые в локтях руки. Выглядела она сейчас ничуть не лучше больной девицы, разве не стонала и не размазывала по лицу сопли.
– Тебе надо поспать, – сказал граф Балиор. – Давай-ка я на лавке постелю.
Девушка ничего не ответила – кажется, сознание ее готовилось отлететь во владения Морфея без всяких усилий. Поэт кое-как поднялся и расстелил на лавке что-то вроде стеганого одеяла. Спальных принадлежностей хватало – видимо, сюда нередко наведывались гости князя, принимавшие с ним участие в ловитве.
Он стянул с Глафиры промокшие сапожки и помог ей добраться до лавки. Тут она ненадолго очнулась и прогнала помощника, позволив тому только расстегнуть крючки на спине. От жесткого корсета девушка избавлялась, судя по всему, с немалым облегчением.
Помогая ей, Тихон почувствовал куда большее волнение, чем даже во время близости с Манефой. Его это порядком изумило. Уж казалось бы, дочка заводчика Дидимова с таким жаром отдалась ему, ничуть не стараясь спрятаться и с улыбкой являя все свои немалые прелести – так нет же, мимолетное прикосновение к Глафире, ее смущенная улыбка и угловатая застенчивость как будто опрокинули на графа ведро кипятку. Собственные неожиданные чувства внесли в его душу дополнительный хаос, хотя что творилось там после всех злоключений, и так не поддавалось описанию.
«Что у меня за каша в голове и сердце? – горько подумал он и расправил на Глафире одеяло, заметно более поношенное, чем доставшееся Манефе. – Среди ночи меня спасать кинулась, надо же! Ни татей, ни волков не убоялась, ни грозы». Он как будто заново увидел девушку и оценил ее неброскую прелесть, и в голове непрошено зароились чужие и собственные любовные вирши.
– Что же вы костры-то не запалили, как договаривались?
– Кабы не гроза… Неужто я смогла бы забыть, Тиша? Дождь как хлынул проливной, все наши деревяшки потушил… А ты-то как? У тебя правда ничего не болит? – сонно спросила Глафира. – Хозяева нас не прогонят? Что они подумают, ох… Две девицы на одного барина. Стыд-то какой…
