Огласка такого происшествия будет самой губительной для обеих девушек. Ведь князь, несомненно, тут же снарядит телегу для принудительного выселения Тихона вместе со всем его имуществом из своего леса, а значит, обнаружит и Глафиру с Манефою.
Внезапно со стороны лагеря послышался, помимо лязга металла, стук копыт, и Тихон поспешно уставился в окуляр трубы. Возле жилого дома на полном скаку остановился вороной аргамак, даже отсюда были видны его красные бешеные глаза. А рядом с ним – кобыла попроще, также под седлом. Первым, не мешкая, с коня спрыгнул… Фаддей! Он подскочил к двери и постучал в нее кулаком, впрочем весьма вежливо, без наглости.
Второй наездник, а был это никто иной, как Филимон, остался в седле, и весь его вид говорил, что следовать за главарем у него нет желания. Выглядели оба до крайности помято, и даже парики сидели на них набекрень.
– Что тут происходит? – проговорил Тихон себе под нос. – Этот-то халдей-Фаддей откуда тут взялся? Неужто сам Дидимов?..
Уже через секунду приехавший тать скрылся в доме, и какое-то время ничего интересного в лагере не происходило. Затем громыхнул выстрел, от которого вздрогнули буквально все – и поэт, и суетившиеся в лагере работные люди. Через мгновение на порог дома пулей вылетел Фаддей в напрочь сбившемся парике. Тихон лишь хмыкнул: кошевник походил на петуха, который долго бегал от топора и был наконец пойман, однако чудом избежал обезглавливания. Как он только жив остался?
Ничуть не промедлив, тать вскочил на аргамака, что-то коротко бросил подручному и ускакал той же дорогой, какой явился. Филимон помялся какое-то время под насмешливыми взглядами работных людей, соскочил наконец с кобылы и крадучись вошел в дом, откуда только что бежал Фаддей. Кажется, он в любой миг ожидал схлопотать пулю, а потому физиономия его выражала полную покорность судьбе.
– Отчет дают в утрате Манефы, – злорадно прошептал Тихон.
Впрочем, его нездоровая радость вскоре обернулась тревогой. Нет сомнения, что несчастный Фаддей помчался на поиски пропавшей девицы, но сначала он, скорее всего, кликнет городскую преступную рать и уже с нею двинет на Разуваевку и в Облучково. Это были первейшие для подозрения места.
«Пожгут ведь усадьбу, мерзавцы!» – в отчаянии подумал граф и сердито хлопнул подзорной трубою по голенищу сапога. Увы, оставалось только верить в мирволение Господа, который не позволит татям разгуляться. Не станут ведь они убивать заодно невинных Балиоровых людей? Хотя… Кто этих татей доподлинно знает? И каков был приказ Фаддею, тоже неведомо.
Пока Тихон предавался невеселым раздумьям, бивуак снова пришел в порядочное движение. Из дому вышли трое – один из них Дидимов, как и ожидалось, второй князь Струйский, оба с пистолями на боках, но без шпаг. Одеты они были по-походному, без светских излишеств. Третий был Тихону незнаком – простоватого вида мужик средних лет, с окладистой бородою и без всякого парика. На нем был черный редингот и воловьи сапоги, а под мышкой он держал длинный рулон бумаг. Этот-то бородач и подал команду рабочим. Те враз засуетились, затоптали самокрутки и принялись грузиться в телеги. Из другого сарая показалась пышная крестьянка, она второпях раздала людям огромные куски хлеба, вытерпела шлепки по заднице, сама зычно посмеялась, а потом запросто села в карету князя.
– Avec charme
[39]… – сказал себе под нос поэт, который все это время зорко таращился в окуляр трубы. – Сановные тати расползаются по домам. Интересно, что может быть общего между заводчиком Дидимовым и князем Струйским? Князь, очевидно, слыхал доклад Фаддея… Значит, он тоже все знает о Манефе и ее умыкании, а заодно и о нас с Маргариновым.
Такой оборот дела не добавил Тихону радости. Чем шире круг посвященных в это дело и чем выше их положение в обществе, тем опаснее! И тем труднее будет спрятать сломанный воздухолет, от которого до разоблачения фальшивых «марсианцев» и виновности Акинфия всего полшага.
Над землей стали сгущаться ранние осенние сумерки. Кавалькада тронулась прочь, по единственной дороге – вперед быстро умчался Струйский с маркитанткою, за ним дрожки с Дидимовым и бородатым урядником, а позади всех две телеги с работным людом. Скоро вся кавалькада скрылась за деревьями. В двух верстах далее, насколько знал поэт, проходила дорога от Епанчина до поместья князя.
Беспородный пес неведомой масти, который с лаем проводил процессию до опушки, вернулся в лагерь и принялся бегать с опущенным носом – похоже, вынюхивал оброненную рабочими пищу.
– Что ж, если где тут и найдется провиант, то в хлебном складе, – сделал вывод Тихон.
Он уже приготовился спуститься с холма, чтобы поживиться на бивуаке, как дверь четвертого сарая отворилась, и наружу показался прятавшийся доселе персонаж. Это был человек в военной форме – по крайней мере в сумраке и издалека представлялось именно так. Через плечо у него был перекинут ремень с фузеей. Этот вояка кликнул пса и обошел с ним на пару весь лагерь, присматриваясь и прислушиваясь ко всему. Особо долго он провел возле ворот сарая, ничем пока не открывавшегося. Похоже, эта домовина была накрепко закрыта, и Тихон догадался, что внутри нее спит железный монстр.
Наконец служака вошел в тот же дом, где сидел Филимон, а пес возобновил поиски провианта. «Гаденыш безродный, на моем поле пасется!» – сердито подумал по его адресу Тихон и стал пробираться к бивуаку. Самострел он держал наготове, потому как твердо решил поразить дворнягу, дабы тявканьем она не привлекла внимание стражи.
Пока он, хоронясь за деревьями, двигался краем пустоши к лагерю, пес успел куда-то исчезнуть.
Стали слышны голоса обоих засевших в жилом сарае татей. Они запалили свечу и явно резались в карты – слышались звонкие ругательства и шлепки по столу. Надеяться, что они упьются до положения риз, не стоило.
Разглядеть что-либо становилось очень трудно. Сумерки стремительно перетекали в полноценный мрак, тем более густой, что звезд нынче, как и вчера, на небе не предполагалось. И вообще, снова наползли низкие и тяжелые тучи, из которых вот-вот должен был хлынуть дождь. Хорошо, если не полноценный ливень.
Тихон бесшумно обогнул краем первые два сарая и стал пробираться между жестяными листами, тележными колесами и прочим хламом к провиантскому пункту. В самом конце пути он раздавил-таки тонкую щепу, чем возбудил неприятный влажный хруст, и замер в позе кумира. «Черт, хоть бы что-нибудь видно было», – в досаде подумал он. И тут же едва не поседел от испуга, потому как из-за угла ему навстречу вылетел давешний пес и оглушительно залаял.
Вблизи эта зверюга оказалась куда больших размеров, чем издали. Поэт вскинул руку с l’arbalète, но тварь будто почуяла угрозу и стала метаться из стороны в сторону, затрудняя стрельбу. Тихон выругался сквозь зубы и сделал шаг навстречу псу, чтобы получше прицелиться.
– Тузик! – крикнул страж от дверей. – Что за напасть? Медведь, что ли?
Непонятно, какого он ждал ответа.
