Вдруг мне в голову пришла настолько ужасная мысль, что кровь бурным потоком прилила к сердцу; на несколько минут я снова впал в беспамятство. Придя в себя, я тут же вскочил на ноги, содрогаясь, и начал шарить вокруг себя руками. Я ощущал лишь пустоту, но боялся сделать шаг, чтобы не удариться о стены своей гробницы. Я покрылся пóтом, он холодными каплями застыл у меня на лбу. Агония неизвестности стала наконец невыносимой, и я осторожно шагнул вперед, вытянув руки перед собой и широко открыв глаза в надежде уловить хотя бы луч света. Я сделал несколько шагов; вокруг было темно и пусто, и я вздохнул свободнее. Мне была уготована не самая страшная участь.
Я продолжал осторожно продвигаться вперед, припоминая бесчисленные и порой нелепые слухи об ужасах толедских темниц. Странные вещи рассказывали об этих каменных мешках. Я всегда считал, что это вымысел, но тем не менее они были так страшны и таинственны, что о них говорили не иначе как шепотом. Предстояло ли мне умереть с голоду в этом подземном мраке или меня ожидала еще более ужасная казнь?.. В том, что в конце концов меня постигнет смерть, и смерть мучительная – в этом я не сомневался: слишком хорошо я знал своих судей. Вопрос, не дававший мне покоя, заключался в том, в какое время наступит эта смерть и какой именно она будет.
Наконец мои протянутые руки нашупали препятствие: это была стена, по-видимому, сложенная из камней, – очень гладкая, сырая и холодная. Я пошел вдоль нее, ступая с большой осторожностью. Однако таким способом невозможно было определить размеры моей темницы: я мог обойти ее и возвратиться на прежнее место, даже не заметив этого. Я стал искать в кармане ножик – он был там, когда меня повели на суд. Но теперь его на месте не оказалось, да и всю мою одежду заменили на балахон из мешковины. Первоначально я хотел вогнать нож в какую-нибудь расщелину, чтобы обозначить начало пути. Это легко было сделать и другим способом, и лишь в горячке трудность показалась мне непреодолимой.
Я оторвал толстый край от подола своего балахона и положил его на пол. Обходя темницу на ощупь, я должен был непременно наткнуться на этот лоскут, когда вернусь на прежнее место. По крайней мере, я так думал, не зная ни истинных размеров своего узилища, ни степени собственной слабости. Пол был сырым и скользким; какое-то время я шел по нему спотыкаясь, потом поскользнулся и упал. Я так устал, что мне не хотелось вставать. Вскоре я уснул.
Проснувшись и пошарив возле себя, я обнаружил хлеб и кружку воды. Я был слишком утомлен, чтобы размышлять над тем, откуда они взялись, и с жадностью принялся есть и пить. Спустя некоторое время я опять отправился в путешествие вдоль стен своей темницы и с большим трудом дошел наконец до куска мешковины. Перед тем как споткнуться и упасть, я насчитал пятьдесят два шага, а после того сделал еще сорок восемь. Следовательно, всего было сто шагов. Считая два шага за ярд, я заключил, что моя тюрьма имеет окружность в пятьдесят ярдов. Впрочем, я натыкался на многочисленные углы, поэтому никак не мог определить форму своего узилища.
Меня не особенно интересовали эти открытия, я ничего от них не ожидал, но странное любопытство побуждало меня продолжать. Я решился пересечь пространство темницы. Сначала я продвигался с чрезвычайной осторожностью, но наконец зашагал увереннее. Сделав десять или двенадцать шагов, я зацепился ногой за обрывок мешковины и упал со всего размаху лицом вниз.
Растерявшись, я не сразу заметил удивительное обстоятельство. Вот что это было: мой подбородок упирался в пол темницы, а нос, лоб и верхняя часть головы, хотя и опущенные ниже подбородка, ни к чему не прикасались. В то же время ноздри мне щекотал какой-то сырой пар, пахнущий плесенью и поднимавшийся откуда-то снизу.
Я судорожно зашарил руками вокруг себя и вздрогнул, догадавшись, что лежу на самом краю круглого колодца, диаметр которого в ту минуту я не мог определить. Ощупывая его края, я отломил небольшой кусочек извести и бросил его вниз. Падая, он ударялся о края колодца и наконец погрузился в воду, со звуком, который повторило эхо. В эту минуту у меня над головой послышался шум, как будто отворилась и тотчас же захлопнулась дверь, и слабый луч света, внезапно прорезав темноту, так же внезапно исчез.
Я окончательно понял, какая участь была мне уготована, и обрадовался, что случай спас меня от нее. Сделай я еще шаг, и не видать бы мне больше белого света! Именно такие казни упоминались в рассказах, которые я считал небылицами. Жертвы инквизиции обрекались на смерть, сопровождавшуюся либо жесточайшими физическими мучениями, либо ужасами нравственной пытки. Мне суждено было последнее. Из-за продолжительных страданий мои нервы были до того расстроены, что я вздрагивал при звуке собственного голоса и как нельзя лучше подходил для тех пыток, которые меня ожидали.
Дрожа всем телом, я отполз к стене, решив лучше умереть там, но избежать кошмарных колодцев, которые теперь мерещились мне повсюду. Если бы мой рассудок находился в ином состоянии, я имел бы мужество покончить разом со всеми этими муками, бросившись в зияющую пропасть, но теперь я трусил. Кроме того, я не мог забыть о том, что слышал об этих колодцах: быстро умереть в них еще никому не удавалось.
От сильного волнения мне несколько часов не спалось, но наконец я смог забыться. Проснувшись, я опять нашел возле себя хлеб и кружку воды. Жажда сжигала меня, и я залпом осушил кружку. Вероятно, в воду было что-то подсыпано, потому что едва я ее выпил, как на меня тотчас снова навалилась дремота. Я погрузился в сон, глубокий, как сама смерть.
Долго ли я спал, не знаю, но когда я снова открыл глаза, то вдруг обнаружил, что вижу все, что меня окружает. В странном сероватом свете, неизвестно откуда исходившем, я смог рассмотреть пространство моей темницы.
Я ошибся, определяя ее размеры; моя тюрьма не могла быть больше двадцати пяти ярдов в окружности, и на несколько минут это открытие чрезвычайно меня смутило, – хотя, правду сказать, смущаться было не из-за чего: учитывая обстоятельства, в которых я оказался, бóльшая или меньшая величина моей темницы не имела никакого значения. Но я почему-то цеплялся за эти мелочи, пытаясь понять, почему ошибся в измерениях. Наконец меня осенило. Прежде чем я упал в первый раз, я отсчитал пятьдесят два шага. Возможно, что я был всего в двух шагах от куска мешковины, успев обойти почти всю камеру. Затем я заснул, а проснувшись, скорее всего, пошел в другую сторону. Я даже не заметил, что в начале обхода стена была слева от меня, а в конце оказалась справа.
Я также ошибся относительно формы здания. Вот каково действие темноты на человека, очнувшегося от обморока или пробудившегося ото сна! Идя на ощупь, я обнаружил много углов. Но оказалось, что это всего лишь небольшие неровности в стене; темница же была прямоугольной формы. То, что я принял за камни, оказалось листами железа или какого-то другого металла, стыки и швы между которыми и образовывали неровности. Внутренняя поверхность моего стального мешка была разрисована отвратительными фресками – порождением монашеских суеверий. Стены покрывали грозные демоны в виде скелетов и в других, еще более страшных обличьях. Я заметил, что контуры этих чудовищ были достаточно четкими, но краски поблекли – должно быть, под воздействием сырости. Потом я разглядел, что пол тюрьмы выложен камнем. Посредине зиял круглый колодец, в который я чуть не упал; других колодцев в темнице не было.
