Вагон теперь болтало и трясло, как припадочного, выдавая адскую скорость, которую набрал состав.
А мимо проплывали теперь ангары с самолетами, выглядевшими трогательно, как детские игрушки, марок все тех же, тридцатых годов.
– И, конечно, я легко затянул Марло этой идеей еще одной, решительной попыткой обнаружить Джокера. Потому что это была и его идея фикс. Я поселил его на двенадцатом этаже высотки на площади Восстания, и через двух горилл, которых предоставил мне мистер Круглый, мы распустили слух, что Марло-де пришили в какой-то напонятной драке. Но никто по этому делу так и не проявился. Мог бы засветиться ты, но тебя не было в городе. Так что зря кума хлопотала. Если под кумой понимать нас с Марло. Ну, а потом пришла и его очередь. На следующий день должна была начаться операция с внедрением кредиток «Глоб Экспресс», ну и со всеми прочими валютными прибамбасами. Марло быстро бы все понял, и, безусловно, первый, кого бы он вздернул прямо на вашем знаменитом сквере – был бы я, Блэквуд или О’Брайен, как тебе теперь будет угодно. Я убедил Марло, что отрицательный результат его и наших совместных поисков доказывает, что, по крайней мере, в нашем столетии, настоящего Джокера не существует. И предложил ему пройти инициацию, обряд посвящения в новую династию связных между монархами и первосвященниками. Он обожал подобные идеи и, разумеется, ухватился за мое предложение. Я заранее его предупредил, что вынужден буду немного его калечить. Что такова суть инициации, а шрамы-де только украшают настоящего мужчину. Он вернулся к себе домой, так как, может быть, что-то заподозрив, решил посоветоваться с Валентиной или с тобой. Но в ту же ночь я снова вызвал его в высотку и сказал, что инициация может произойти или немедленно, или никогда. Он согласился, а остальное было делом техники. Во время ритуального избиения Марло я нанес ему так называемое «смертельное касание» по печени. Оно было хорошо замаскировано среди града ритульных ударов, и сразу Марло ничего не почувствовал. Его хватило еще на то, чтобы самостоятельно добраться к себе домой и позвонить тебе. Да, Джокер, не удивляйся и не ищи больше никого. Когда Марло стало совсем плохо, он не мог не перебрать в памяти всю сцену квази-инициатии. И, вероятно, припомнил мой прием, в котором с опозданием, но опознал «смертельное касание». Марло тоже чему-то когда-то учился, и поэтому у него уже не было сомнения, что он обречен. И тогда он позвонил тебе. Естественно, что у человека за пару минут до смерти голос может быть сильно искажен. Поэтому ты и не узнал его. А я, еще когда пришел к нему первый раз знакомиться, заложил в его аппарат «жучка». Поэтому я тут же узнал о его звонке и послал по твоим следам Карнаухова. Ну, что еще? Может быть, тебе непонятно, почему Марло выражался столь загадочно, когда он звонил к верному человеку? Почему не сказал тебе все открытым текстом и, в частности, прямо не назвал тебя? Я вижу здесь только одну причину: он не знал точно, Джокер ли ты. Если нет, то, Марло понимал это, при первой же твоей попытке получить объяснения, ты был бы уничтожен. А если ты Джокер, так рассуждал он перед смертью, то и сам, без подсказки во всем разберешься. Так ведь оно и получилось, а, Джокер? Теперь ты во всем разобрался? А теперь давай прощаться. Судя по моей электронной карте, через минуту мы пересекаем магнитную отметку.
Динамик смолк, но почти сразу же и снова ожил:
– Да-a, ну а консьержку и Гарика я просто должен быть убрать. Когда консьержка-дура связала Карнаухова-дурака, я ведь в машине как раз напротив подъезда сидел и, разумеется, всю эту милую сцену видел. И когда эта имбецилка уже готова была бежать по инстанциям, пришлось мне быстренько выскочить из машины и успокоить ее. А что, скажи, оставалось мне делать с Гариком? Ведь стоило тебе заговорить с ним, и он указал бы на меня, как на человека, который заказал ему передать информацию Карнаухову. И если бы та деваха – ах хороша, Алекс! – не окликнула тебя в тот момент на площади, то пришлось бы мне резать сразу вас обоих: Гарика и тебя. Ну все, ковбой, до новых встреч в эфире. Да, уж до кучи, ты пойми, птенчик…Вы же считаете нас ультралевыми? Ультрареволюционерами? Нет, Джокер-неудачник, не так. Пока есть деньги – есть свобода. Какие там еще тоталитаризмы, Сталин, Гитлер? Ты что? Пока существует наличность, сильная личность всегда натянет государству. А значит, никакой тоталитаризм неосуществим. Мы хотим порубить наличность и посадить всех на единые кредитные карточки. И тут мы да, мы против неподконтрольности всего этого многомиллиардного стада. И, значит, вроде бы левые. Но ты пойми, что мы все-таки особые революционеры. Мы те, кто раз и навсегда сделает невозможными любые дальнейшие войны и революции. Надеюсь, ты уже понял, почему? Это же так просто, мистер Джокер, сэр. Чтобы подготовить какую-никакую войну или революцию, что необходимо в первую голову? Деньги, сэр. Большие деньги. А денег-то как раз больше – и не будет. Ловко?
И вот теперь динамик отключился окончательно. Вагон дернулся и начал сбавлять ход. Алекс понял, что Блэквуд нажал кнопку, отсоединившую его от поезда.
Затем впереди громыхнуло на рельсах. Это машинист перевел стрелку. Затем вагон Алекса сильно тряхнуло, когда он перешел на другую линию, за окном промелькнули стальные ворота, которые с лязгом захлопнулись, как только вагон пересек их створ.
Алекс понимал, что если вагон остановится, то его ждет смерть от удушья в этой блиндированной капсуле-ловушке. Но вагон не только не остановился, а, напротив, вдруг резко увеличил скорость, которая вот-вот готова была перейти в скорость падения. Значит, сразу за воротами рельсовый путь брал круто под уклон.
Алекс лег на пол, держась руками за единственный металлический выступ на полу, и напрягся в ожидании развязки.
И она наступила. Раздался страшный, рушащий любой материал удар. Вагон на очередном крутом повороте задел за какой-то выступ на стене, и кругом все стало вздыбливаться и рассыпаться, как будто было исполнено из хрусталя.
Наконец, страшные звуки раздираемого на части вагона смолкли. Алекс поднялся с пола и подошел к дикой дыре в боковом стекле. Да, лобовой удар о выступ бетона на скорости в сто двадцать – это вам не АКМ.
Из разбитого стекла несло вольным воздухом. О, конечно затхлым, смрадным и даже погибельным. И всего-таки – вольным. Потому что воля начинается – со свободы передвижения.
Надо было выбираться из вагона. А уж потом он разберется, как переплыть озера из хлорки или нечистот. И как обойти берега, усеянные плотными рядами заждавшихся развлечений грызунов.
…Это был канализационный люк. Правда, он был почему-то смонтирован прямо посередине беседки. Скорее всего, люк использовали очень давно, когда беседка еще не была построена. Позже перешли на другую трассу, старый люк оказался не нужен, но и делать с ним что-то показалось дачникам лишней докукой.
Да он никому и не мешал, так как был выведен заподлицо с полом беседки, так что и не спотыкались о него.
Стоял ослепительный, безмятежный полдень конца июня, Божия пора, если кто понимает в природе Подмосковья.
И вот, десятилетия лежащая мертво крышка люка поднялась, и оттуда показалась голова Блэквуда.
