Как написал один московский математик и поставил эпиграфом к топологическому трактату, содержание которого могли оценить во всем мире несколько десятков, максимум несколько сотен человек:
На ветках темноты
Сирень твоих галактик.
А в сквериках московских располагались юноши с горящими взорами, а также мужчины с пивными кружками. С ничего не дающими практически, но многочисленными и неожиданными связями, нерешаемыми проблемами и увеличенной печенью.
Один такой скверик, например, располагался перед классическим зданием бывшего МГУ, на бывшем проспекте Маркса, рядом с бывшим зданием посольства США. На нем несколько послевоенных десятилетий, в перерывах между лекциями, до и после экзаменов собирались именно юноши со взором горящим. Некоторые из них становились впоследствии послами, министрами и даже президентами. А некоторые другие – членами самой законспирированной организации в мире, как услышал однажды Воронов в хмельном, хвастливом разговоре, – ЦК ВЛКСМ.
– Потому что никто не знает, – продолжил его собеседник, оборачивая в шутку свою мысль, – чем они там занимаются. Даже они сами.
Словом, в этом скверике заваривалась каша.
А в другом скверике, на Смоленской, варился компот. Если прямо сказать, не бурда. Но кто знает, до чего дошли подлюги-химики в своих скрытых от гнева народного лабораториях? И что именно научились они выпаривать из такого многолетнего настоя, из смеси дешевого портвейна, заношенных носок и неоплатных, перекрестных долгов? «Мутанты смотрятся в кристаллы, – бормотал себе под нос Олег, – и им открыто будущее. Смерть, тоска и тлен. И разрушение городов. А значит, и государств. Ну, это мы еще посмотрим».
Он уже ходил кругами вокруг темного мужского гульбища в скверике, взяв в подвальчике для отмазки кружку пива и время от времени лениво отхлебывая из нее. Почему он не дома? Почему не послал по следу ребят из своего Управления? Может быть, ему все это снится? Этот невероятный город, его карьера с вертикальным взлетом, он сам, молодой, красивый, атлетически сложенный. Холостой. Его сегодняшняя встреча с Риммой. Ему нравилось, когда девушки из «его круга» вели себя с ним, как самозабвенные, простодушные потаскушки. И уж, войдя в раж, могли, оказывается, дать сто очков форы натуральным потаскушкам. А еще он знал, что у Риммы есть муж, по фамилии Никонов и по профессии следователь.
Олег остановился около шахматистов, расположившихся на скамейке, и кучки болельщиков, вгрызавшихся в воблу с не меньшей яростью, чем в обсуждение позиции на доске. Судя по репликам, заключались и небольшие пари, в пределах бутылки вина, на исход партии.
Олег подумал, что неплохо бы снова позвонить своим. Он предпочел взять свежий след и теперь, похоже, мог вот-вот схватить за заднюю ляжку неувертливого зверя. Но все дело, в самих истоках своих, завертелось вокруг какого-то Марло. А фамилия-то редкая, если не сказать – диковинная.
Хорошо, если имеются два-три человека таких по городу. А то и вовсе один. Марло. Действительно, колдун какой-то. Почти Мэрлин. Король пропойц и нищебродов. Но уж, по крайней мере, телефон его и адрес, если таковые существуют, определить не составило бы труда.
И тут кусты, сзади скамейки с играющими, раздвинулись, и из-за них, на высоте чуть ли не двух метров, высунулась голова местного Кинг-конга. В Олеге и самом было сто восемьдесят два сантиметра и девяносто два килограмма. Но при одном взгляде на небольшую круглую головку, с птичьей резкостью и проворством поворачивающуюся на длинной жилистой шее, на руки, перевитые лианами мышц, полковник как-то сразу ощутил, что он не при оружии. Да к тому же благодаря – и еще как благодаря! – Римме последние двадцать четыре часа он практически не спал.
И все-таки это он – хозяин Москвы, он загонщик. А иначе все теряет свой смысл. И вкус. И цвет. И он не отвел глаз, твердо встретил цепкий, предельно настороженный и жесткий взгляд этого мужика-гориллы лет тридцати и понял, что это и есть Гриша-маленький. Полковник обошел скамью и, проходя мимо гиганта в расстегнутой до пупа красной рубашке, как бы про себя проговорил:
– Да, был Марло, да весь вышел. Он бы в такой позиции долго не думал.
Гриша опустил свою ладонь-сковороду ему на плечо и слегка развернул к себе:
– Ты чего-кому? Он же только в карты. Ну? Ты откуда, пончик? Он же в дерево не играл.
– Играл не играл, а он и сейчас любому здесь фигуру вперед даст, – попробовал вывернуться, как попроще, Олег.
– Сейчас? Нет, ты откуда? Что-то я тебя здесь раньше не видел. Сейчас он, знаешь, что может дать? – начал было Гриша-маленький, но, еще раз встретившись взглядом с Олегом, что-то про себя быстро решил и резко замолк. И, так же резко отвернувшись, снова шагнул в кусты.
«Уйдет, – мелькнуло у Олега в голове. – И если останется жив, то по городскому адресу его уже не застанешь. И разговор интересный не состоится».
Воронову ничего не оставалось, как двинуться вслед за Гришей, который размашистыми шагами уже топал, не оглядываясь, вниз по переулку, круто сбегавшему к набережной Москвы-реки. Но, не выходя на набережную, он свернул в проход между домами. Олег нырнул за ним. Красная рубашка маячила метрах в двадцати впереди него.
«Объявилась красная свитка», – не к месту вдруг вспомнился Олегу вечно загадочный Гоголь. Ощущение нереальности усиливалось палевым цветом закатно-подсвеченных облаков, кирпичной пыльцой, казалось, растворенной в воздухе этого вечернего пространства. Идущий впереди как бы запнулся, как будто что-то он там искал на асфальте, за мусорными баками. Пространство было ограниченным, проход заканчивался тупиком. Олег увидел это, продолжая по инерции сближаться с остановившимся громилой. А тот уже развернулся навстречу преследователю, и в руке у него оказалась металлическая палка. Металлическая дубинка. Прут. И преследователь понял, что роли могут поменяться. А пожалуй, уже и поменялись. Гриша-маленький, стало быть, знал, куда он шел.
Воронов не успел принять никакого решения, а металлический прут, со свистом рассекая воздух, уже заплясал в руке приближающегося к нему человека.
Психологическая атака? Отступить, то есть, попросту говоря, сбежать, он всегда успеет. Путь за спиной открыт. Значит, тот именно этого и хочет. Отпугнуть. Кыш, нечисть вынюхивающая. Вали, откуда пришел.
– Ты чего? Стой, дурной, – бормотал Олег, как бы разогреваясь внутренне, уже пятясь, уже отскакивая на полшажочка.
Но Гриша работал молча, как дровосек или косарь очищая взмахами металла пространство вокруг себя. Свистящая, пляшущая палка как бы сбивала молоко воздуха в густую сметану абсурда и страха и несколько раз со скрежетом задела кирпич боковой стены и асфальт, который еще разделял двух гладиаторов.
«Ничего не говори. Не отвлекайся, – приказал себе Олег. – Этот перешарашит не задумываясь. Вот так он, наверное, кинулся и на Петухова с женой. Ничего не объясняя. Ну что ж, есть и такой стиль. Надо снова выскочить из загона в переулок. Там другие правила игры, и придется махать прутом с разбором, чтобы не задеть прохожих».
