– И быть старшей над ублюдками Болейн? – резко спрашиваю я.
– Этого она не сказала. Но почему нет? Если он женится на ней во второй раз, с благословения церкви, тогда обе девочки отойдут на второе место по сравнению с законным сыном.
Я медленно киваю. И, понимая, тихо, с удовлетворением произношу:
– А, я поняла. Она боится.
– Боится? – Джеффри поворачивается от буфета с печеньем, оставшимся со вчерашнего вечера, в руке. – Боится?
– Король не женат на ней, они провели два обряда, но Святой Престол постановил, что оба они недействительны. Она всего лишь его наложница. Теперь королева умерла, и ты прав, он может жениться снова. Но, возможно, он не женится на Болейн.
Джеффри смотрит на меня с открытым ртом, крошки от печенья сыплются на пол. Я даже не велю ему взять тарелку.
– Не женится на ней?
Я по пальцам считаю пункты в своем торжествующем списке.
– Она не родила ему сына, у нее получилось выносить только девочку, он в нее больше не влюблен, он начал ухаживать за другими женщинами. Она не принесла ему ни мудрости, ни верных друзей. У нее нет могучих родственников за границей, которые бы ее защитили, ее английская родня ненадежна. Ее дядя теперь против нее, сестра изгнана от двора, невестка оскорбила короля, и как только ее положение станет шатким, против нее обернется Томас Кромвель, он будет служить только фаворитке. Что, если она больше не фаворитка?
На Большой Северной дороге, январь 1536 года
Валит снег, на дороге из Лондона, ведущей на север, к большой дороге на Петерборо, очень холодно. Погода такая скверная, снег так слепит, а дороги такие непроезжие, что мы два дня проводим в пути, поднимаясь на рассвете и двигаясь весь день. В ранних сумерках мы однажды останавливаемся у большого дома и просим гостеприимства, а однажды – в хорошем трактире. На монастыри с их гостеприимством и обедом в дороге больше рассчитывать нельзя. Некоторые вовсе закрыты, некоторых монахов перевели в другие дома, а кого-то выгнали за порог. Я думаю, что Томас Кромвель, возможно, не предвидел этого, затевая свой большой перечень собственности церкви и изымая ее в пользу короля. Он утверждает, что искореняет зло, но разрушает одно из оснований страны. Аббатства кормят бедных, ухаживают за больными, помогают путникам, им принадлежит больше земли, чем кому-либо, кроме короля, и они эту землю хорошо обрабатывают. Сейчас на дороге ни в чем нельзя быть уверенным. Никто больше не странствует в безопасности. Даже дома для паломников затворили ставни, а святилища лишились богатств и власти.
Петерборо, Кембриджшир, январь 1536 года
На третий день после полудня я вижу впереди шпиль аббатства в Петерборо, он указывает вверх, в железно-серое небо, пока мой конь клонит голову от ледяного ветра и мерно бредет вперед, шаркая большими копытами по снегу. Со мной дюжина вооруженных мужчин; когда мы въезжаем в городские ворота под звон колокола, возвещающего вечер, они смыкаются, заслоняя меня от горожан, которые смотрят с презрением, пока не видят мое знамя и не начинают кричать.
На мгновение я пугаюсь, что это возгласы против меня, что во мне они видят члена королевского двора, одного из многих новых господ, которые разбогатели по милости Тюдоров, даже если мне в этой милости теперь и отказано. Но женщина, высунувшаяся из окна над моей головой, кричит:
– Благослови Боже Белую Розу! Благослови Боже Белую Розу!
Вздрогнув, я поднимаю на нее глаза и вижу, что она улыбается.
– Благослови Боже королеву Катерину! Благослови Боже принцессу! Боже, благослови Белую Розу!
Уличные мальчишки и нищие расступаются перед солдатами и выкрикивают приветствия, хотя не знают, кто я. Но из лавок вдоль дороги, из мастерских, из церкви и из пивной выходят люди, ломая шапки, а некоторые даже опускаются на колени в замерзшую грязь, когда я еду мимо, и все они кричат благословения нашей покойной королеве, ее дочери и мне с моим домом.
Кто-то даже издает старый клич: «Уорик!» – и я понимаю, что они не забыли, не больше, чем я, что когда-то была Англия, в которой на троне сидел король из Йорков, довольный тем, что он король; он не строил из себя Папу, его любовница не строила из себя королеву, а бастарды не строили из себя наследников.
Пока мы едем через городок, я понимаю, почему король распорядился, чтобы королеву не хоронили, как ей подобает, в Вестминстерском аббатстве. Потому что город поднялся бы скорбеть о ней. Генрих был прав, что побоялся, думаю, Лондон взбунтовался бы против него. Народ Англии отвернулся от Тюдоров. Он любил этого молодого короля, когда тот взошел на трон, чтобы все исправить, но теперь он отнял у англичан церковь, отнял монастыри, отнял лучших людей, отверг королеву, и ее забрала смерть. Они все еще кричат ей благословения, они вполголоса называют ее мученицей и святой, и они приветствуют меня как члена старой королевской семьи, которая никогда бы так пагубно не увела их с пути истинного.
Мы прибываем в гостиницу аббатства и выясняем, что она переполнена приближенными других знатных дам из Лондона. Мария де Салинас, графиня Уиллоби, верный друг королевы, уже здесь; она сбегает по лестнице, словно она все еще простая придворная дама, а я – просто леди Поул из Стоуртона. Мы обнимаемся, и я чувствую, как она вздрагивает, всхлипывая. Когда мы отстраняемся, чтобы посмотреть друг на друга, я понимаю, что у меня тоже слезы на глазах.
– Она ушла с миром, – это первое, что Мария мне говорит. – Под конец на нее снизошел мир.
– Я знала.
– Она просила передать вам, как она вас любит.
– Я пыталась…
– Она знала, что вы думаете о ней, знала, что и дальше будете оберегать ее дочь. Она хотела, чтобы у вас…
Она прерывается, не в силах говорить, ее испанский акцент все еще силен, хотя она прожила в Англии много лет и вышла замуж за английского дворянина.
– Простите. Она хотела, чтобы у вас были ее четки, но король приказал все забрать.
– Ее наследство?
– Он все забрал, – отвечает она со вздохом. – Полагаю, это его право.
– Нет у него такого права! – тут же говорю я. – Если она была вдовой, на чем он настаивает, и женаты они не были, тогда она могла раздать все, чем владела на момент смерти, как ей было угодно!
Темные глаза Марии начинают поблескивать, пока она меня слушает. Я ничего не могу с собой поделать, я всегда берусь защищать имущество женщины. Я склоняю голову.
– Дело не в вещах, – тихо говорю я, прекрасно зная, что лучшие ее украшения и драгоценности у нее уже были отняты и повешены на тощую шею Анны Болейн. – И не в том, что я хотела что-то от нее получить, я буду помнить ее и без подарков. Но все это было ее по праву.
– Знаю, – говорит Мария, глядя на лестницу, по которой спускается Фрэнсис Грей, маркиза Дорсетская, дочь бедной Марии, вдовствующей королевы Франции.
В ответ на мой реверанс она едва кивает. Дочь принцессы Тюдоров, она замужем за простолюдином, и ее терзают вопросы иерархии и положения. Тем более что ее отец теперь снова женат, да еще на дочери Марии, которая тоже здесь.
