Я беру своего любимого сына под руку и ненадолго кладу ему голову на плечо.
– Знаешь, в жизни столько внезапных поворотов, что меня почти удивляет то, что я еще здесь. Я очень удивлена тем, что вижу, как все возвращается на круги своя.
Он похлопывает меня по руке:
– Кто знает? Может быть, ты еще увидишь, как коронуют твою любимую принцессу.
– Тсс, – говорю я, хотя поля пусты, только вдалеке работник раскапывает обвалившуюся канаву.
Теперь даже говорить о смерти короля – измена. Кромвель каждый день сочиняет новые законы, чтобы защитить доброе имя короля.
Я слышу на дороге стук копыт, и мы поворачиваем обратно к дому. Над изгородями бьется стяг Монтегю, и когда мы заходим во двор конюшен, он как раз спешивается. Он спешит к нам, улыбаясь, падает на колено под мое благословение, а потом встает.
– У меня новости из Гринвича, – говорит он. – Добрая весть.
– Принцессе велят вернуться ко двору? – догадывается Джеффри. – Я же говорил!
– Даже лучше, – отвечает Монтегю, поворачиваясь ко мне: – Это вас приглашают ко двору. Леди матушка, я привез личное приглашение от короля. Изгнание окончено, вы должны вернуться.
Я не знаю, что сказать. Я смотрю в его улыбающееся лицо и ищу слова.
– Меня возвращают?
– Всех возвращают. Все будет как прежде. Принцесса в своем дворце, а вы рядом с ней.
– Хвала Господу! – восклицает Джеффри. – Ты снова будешь управлять домом принцессы Марии, как прежде. Будешь там, где твое место, где место всем нам. При дворе, и к тебе снова потекут владения и деньги, ко всем нам.
– Ты в долгах, Джеффри? – спрашивает Монтегю, насмешливо улыбаясь.
– Сомневаюсь, что ты бы справился при таком маленьком поместье, да еще постоянно судясь с соседями, – раздраженно отвечает Джеффри. – Все, чего я хочу, – это чтобы у нас снова было то, что наше по праву. Наша леди матушка должна стоять во главе двора, и мы тоже должны быть там. Мы Плантагенеты, мы рождены править, самое меньшее, что нам пристало, – быть советниками.
– А я буду заботиться о принцессе, – повторяю я.
Это единственное, что имеет для меня значение.
– Ты снова леди-воспитательница принцессы, – Монтегю берет меня за руку и улыбается. – Поздравляю.
Гринвичский дворец, Лондон, июнь 1536 года
Я возвращаюсь в Лондон с Монтегю, перед нами скачет его знаменосец, над моей головой реет белая роза, красиво одетая стража Монтегю сидит на красивых конях вокруг меня, и почти сразу, как мы въезжаем в город, направляясь к нашей барке, стоящей на реке, я вижу, что люди указывают на нас, бегут к нам и приветственно кричат. Когда мы добираемся до реки, тысячи вышедших на улицы выкрикивают мое имя, благословения, осведомляются о принцессе и, наконец, возглашают: «Уорик! Уорик!»
– Довольно, – Монтегю кивает одному из стражей, и тот вклинивается в толпу, тесня людей большим конем, вынимает меч и плашмя бьет по голове юного лоялиста.
– Монтегю! – пораженно говорю я. – Он ведь только приветствовал нас.
– Нельзя, – мрачно отвечает Монтегю. – Вы вернулись ко двору, леди матушка, нас восстановили в правах, но здесь все не так, как прежде. Король изменился. Думаю, он никогда не будет прежним.
– Я думала, он очень счастлив с Джейн Сеймур, – говорю я. – Думала, она – единственная женщина, которую он когда-либо любил.
Монтегю, услышав, как я язвлю, прячет мрачную улыбку.
– Он с нею счастлив, – осторожно говорит он. – Но он не настолько влюблен, чтобы вынести хоть слово осуждения или сомнения. А когда кто-то выкрикивает твое имя, или имя принцессы, или что-то про церковь – это как раз то осуждение, которое ему невыносимо слушать.
Комнаты у меня при дворе те же, что и раньше, давным-давно, когда я была придворной дамой Катерины, а она была королевой всего двадцати трех лет от роду, спасенной от нищеты и отчаяния семнадцатилетним королем, и мы думали, что теперь все всегда будет хорошо.
Я отправляюсь выказать уважение новой королеве, приседаю перед Джейн Сеймур, девушкой, которую я впервые увидела, когда она была застенчивой и не вполне умелой девицей в свите Катерины. По ее набеленному высокомерию я понимаю, что она помнит, как я ругала ее за неуклюжесть, и я опускаюсь в старательном глубоком реверансе, из которого поднимаюсь лишь по ее приглашению.
Я забочусь о том, чтобы она не заметила ни тени веселого изумления, с которым я осматриваю комнату и ее дам. Все деревянные выступы, на которых красовался сокол или большое «А», обточены и ошкурены, и теперь там «Д» или взлетающий феникс. Ее медоточивый девиз, «Клянусь повиноваться и служить», как раз сейчас вышивают по зеленому стягу Тюдоров ее дамы. Они любезно меня приветствуют. С некоторыми я в давней дружбе. Элизабет Даррелл служила Катерине вместе со мной, единоутробная сестра Фрэнсис Грей, Мария Брэндон, тоже здесь, как и, что удивительно, Джейн Болейн, вдова Джорджа Болейна, которая дала роковые показания против собственного мужа и своей невестки Анны. Кажется, она с похвальной быстротой оправилась от собственного горя и несчастья в семье и очень вежливо передо мной приседает.
Королева Джейн меня поражает. Взять Джейн Болейн в придворные дамы – значит осознанно приветить шпиона, который пойдет на любую низость. Она ведь должна знать, что Джейн Болейн отправила мужа и невестку на виселицу, она едва ли дрогнет, заманивая в ловушку чужого человека. Но потом я понимаю. Этих дам выбрала не Джейн, это женщины, которых сюда поместили их родственники, чтобы грести милости и доходы, чтобы попадаться королю на глаза, это порочные приспособленки, которых сюда впихнули ради наживы. Это не двор королевы Англии, не в том смысле, в каком я бы поняла. Это крысиное гнездо.
Мне позволено написать принцессе, хотя навестить ее пока нельзя. Я терпеливо сношу запрет, я уверена, что король призовет ее ко двору. Королева Джейн говорит о ней тепло, она просит моего совета по поводу новой одежды, которую хочет послать принцессе, и плаща для верховой езды. Мы вместе выбираем новое платье и несколько рукавов глубокого красного цвета, которые, я знаю, ей будут к лицу, и отправляем все это с королевским гонцом на север, всего за тридцать миль, в Хансдон, где принцесса готовится к возвращению ко двору.
В письме я спрашиваю о ее здоровье, о том, счастлива ли она. Рассказываю ей, что мы скоро увидимся, что мы снова будем счастливы вместе, что я надеюсь, что король позволит мне управлять ее домом и все будет как раньше. Я пишу, что двор снова спокоен и весел, что она найдет в Джейн королеву и друга. Я не упоминаю, что у них много общего, поскольку разница в возрасте у них – всего восемь лет, только Мария, конечно, рождена и воспитана как принцесса, а Джейн – ничем не отличившаяся дочь сельского рыцаря; и жду ответа.
Дорогая моя леди Маргарет,
мне так жаль, мне так грустно, что я не смогу вернуться ко двору и снова быть с вами. Я, к несчастью, оскорбила своего отца короля, и, хотя я сделала бы все, чтобы быть ему послушной и почтительной дочерью, я не могу ослушаться и не чтить свою праведницу-мать и Господа своего. Молитесь за меня.
