Ваш любящий и покорный вам сын Реджинальд.
Я прижимаю письмо к щеке, словно могу ощутить запах ладана и свечного воска в кабинете, где Реджинальд писал. Целую подпись, вдруг он тоже поцеловал письмо, прежде чем запечатать и отослать. Я думаю, что мы его в самом деле потеряли, если он отвернулся от жизни и жаждет смерти. Единственное, чему я его научила бы, останься он со мной, – это никогда не уставать от жизни; цепляться за нее. Жизнь – почти любой ценой. Я никогда по доброй воле не готовила себя к смерти, даже когда рожала, я никогда не положу голову на плаху. Я думаю, что не нужно было оставлять его у картузианцев, хоть они и были праведными людьми, хоть я была бедна и не могла иначе его прокормить. Надо было побираться на обочине, с сыном на руках, не позволить его у меня забрать. Не надо было позволять ему вырасти тем, кто видит себя в руках Господа и молится о том, чтобы уйти на небеса.
Я потеряла его, когда оставила в приорате, потеряла, когда отослала его в Оксфорд. Потеряла, когда отправила в Падую, и теперь осознаю размер и непоправимость своей потери. Когда-то, когда я была замужем за хорошим человеком, у меня было четверо красивых мальчиков, а теперь я старуха, вдова, у которой лишь два сына в Англии – и Реджинальд, самый умный, тот, кому я была нужнее всего, далеко-далеко от меня и желает себе смерти.
Я прижимаю его письмо к сердцу и горюю о сыне, который устал от жизни, а потом начинаю думать. Перечитываю письмо, гадаю, что он имеет в виду под «резкими словами», что он хочет сказать, называя себя пророком для короля. Надеюсь, очень надеюсь, он не написал ничего, что пробудит вечно тлеющее в короле подозрение или вызовет его неустанный гнев.
Вестминстерский дворец, Лондон, октябрь 1536 года
Двор возвращается в Лондон, и как только король водворяется у себя, меня призывают в его личные покои. Я, конечно, надеюсь, что он собирается назначить меня главой дома принцессы и спешу из своих комнат, через двор, сквозь маленькую дверцу наверх, через большой зал, пока не добираюсь до покоев короля в этом муравейнике, Вестминстерском дворце.
Я прохожу сквозь толпу в зале аудиенций с легкой улыбкой предвкушения на лице. Им всем, возможно, придется подождать, но меня вызвали. Он точно назначит меня служить принцессе, и я смогу помочь ей вернуться к подлинному титулу и истинному ее положению.
Желающих видеть короля сегодня больше, чем обычно, у большинства в руках чертежи или карты. Монастыри и церкви Англии раздают, один за другим, любому, кто захочет свою долю.
Но эти люди держатся неловко. Я узнаю старого друга мужа, одного из жителей Гулля, и киваю ему, проходя мимо.
– Король вас примет? – поспешно спрашивает он.
– Я как раз сейчас иду к нему, – отвечаю я.
– Прошу, спросите, можно ли мне увидеть его, – произносит посетитель. – В Гулле все больны от страха.
– Скажу, если смогу, – отвечаю я. – Что случилось?
– Люди не могут вынести того, что у них забирают церкви, – быстро говорит он, косясь на двери личных покоев. – Они этого не потерпят. Когда разрушают монастырь, ограблен оказывается весь город. Города выходят из повиновения, горожане не хотят смириться. Они собираются на севере и говорят о том, что нужно защитить монастыри и прогнать проверяющих, которые приехали их закрыть.
– Вы должны сказать лорду Кромвелю, это его работа.
– Он знает. Но он не предостерег короля. Он не понимает, какая опасность нам грозит. Говорю вам, мы не сможем удержать север, если люди объединятся.
– Для защиты церкви? – медленно произношу я.
Он кивает.
– Говорят, это все было предсказано. Они все за принцессу.
Один из королевских слуг открывает дверь в личные покои и кивает мне. Я покидаю горожанина, не сказав ни слова, и вхожу.
В личных покоях короля прохладно и темно, ставни не пропускают внутрь серый осенний свет, в камине сложены дрова, но огонь пока не разведен. Король сидит за широким чернолощеным столом в огромном резном кресле и хмурится. Стол завален бумагами, у дальнего его края ждет с занесенным пером секретарь, словно король диктовал письмо и только что прервался, услышав стук часовых и увидев, как распахивается дверь. На другой стороне стоит лорд Кромвель, он вежливо склоняет голову, когда я вхожу.
Я чую опасность, как лошадь на гнилом мосту чует, что под ногами у нее непрочная древесина. Я перевожу глаза с потупившегося Кромвеля на секретаря; мы точно позируем для портрета придворному художнику, мастеру Гольбейну. Для картины под названием «Суд».
Подняв голову, я подхожу к столу, под мрачный взгляд самого могущественного человека в христианском мире. Я не боюсь. Я не буду бояться. Я из Плантагенетов. Запах опасности я знаю так же хорошо, как густой запах свежей крови или острый – крысиного яда. Я чуяла его в детской, это запах моего детства, всей моей жизни.
– Ваше Величество, – я распрямляюсь, сделав реверанс, и стою перед ним, сложив перед собой руки, с безмятежным лицом.
Он смотрит на меня с гневом, глаза у него пустые, и я жду, когда он прервет молчание, чувствуя, как к горлу моему медленно подкатывает соленая желчь. Потом он заговаривает.
– Вы знаете, что это, – грубо говорит он, подталкивая в мою сторону переплетенную рукопись.
Я делаю шаг вперед и, когда лорд Кромвель кивает, беру ее. Руки у меня не дрожат.
Я вижу латинское заглавие.
– Это письмо моего сына? – спрашиваю я, и голос у меня не пресекается.
Лорд Кромвель склоняет голову.
– Знаете, как он его озаглавил? – рявкает Генрих.
Я качаю головой.
– «Pro ecclesiasticae unitatis defensione», – вслух читает Генрих. – Вам известно, что это значит?
Я смотрю на него долгим взглядом.
– Ваше Величество, вы знаете, что известно. Я учила вас латыни.
Он словно теряет равновесие, будто я пробудила в нем мальчика, которым он когда-то был. Лишь мгновение он колеблется, потом снова раздувается от величия.
– В защиту единства церкви, – говорит он. – Но разве я не Защитник Веры?
Выясняется, что я могу ему улыбнуться, губы у меня не дрожат.
– Конечно Защитник.
– И Верховный Глава Английской Церкви?
– Разумеется.
– Тогда ваш сын виновен в оскорблении и измене, если сомневается в моем праве управлять церковью и защищать ее? Даже заглавие письма – уже измена, само по себе!
– Я не видела этого письма, – говорю я.
– Он ей писал, – тихо сообщает лорд Кромвель королю.
– Он мой сын, конечно, он мне пишет, – отвечаю я королю, не глядя на Кромвеля. – И он мне сообщил, что написал вам письмо. Не отчет, не книгу, не для обнародования, без всякого заглавия. Он сказал, что вы просили его высказаться по определенным вопросам и он повиновался вам: изучил их, обсудил и написал, каково его мнение.
