У дальней стены, никем не читанная и не тронутая, лежит Библия, которую король приказал поместить в каждой церкви. Все в моем доме верят, что Господь разговаривает со своей церковью на латыни. Английский – язык простых смертных: на рынке, у помойки. Как нечто, исходящее от Господа, может быть написано на языке, на котором разводят овец и считают деньги? Бог есть Слово, он – Папа, священник, хлеб и вино, таинственные слова литании, а не Библия, которую никто не читает. Но в этом мы повинуемся королю, мы во всем ему повинуемся.
– Королева Джейн опустилась на колени перед королем и умоляла его вернуть аббатства и не забирать их у народа, – Монтегю склоняет голову, словно для молитвы, и шепчет мне новости поверх четок. – Линкольншир поднялся на защиту аббатств, нет ни единой деревни, что не примкнула бы к восставшим.
– Наше время пришло?
Монтегю еще ниже клонит голову, чтобы никто не заметил, что он улыбается.
– Скоро, – отвечает он. – Король посылает Томаса Говарда, герцога Норфолка, усмирять горожан. Он думает, что это будет легко.
– А ты?
– Я молюсь, – осторожный Монтегю даже не говорит, о чем молится. – И принцесса передает тебе привет. Король вызвал ее и маленькую леди Елизавету ко двору. Показательно, что человек, который говорит, что горожан легко усмирить, велел привезти к себе дочерей, чтобы им ничто не грозило.
Монтегю уходит, едва кончается служба, но ему нет нужды сообщать мне новости. Вскоре гудит весь Лондон. Кухонный мальчишка, которого послали на рынок за мускатным орехом, возвращается и рассказывает, что в Бостоне собрались сорок тысяч человек, вооруженных и верхами.
Мой лондонский мажордом приходит рассказать, что два паренька из Линкольншира сбежали, чтобы присоединиться к горожанам.
– И что их там ждет, не сказали? – спрашиваю я.
– Там принимают присягу, – говорит он, старательно изображая безразличие. – Судя по всему, клянутся, что Церковь Англии вернет себе пошлины и средства, что монастыри перестанут закрывать и что епископы-самозванцы и лживые советники, которые побуждали к этому злу, будут изгнаны от короля и из королевства.
– Смелые требования, – отзываюсь я с совершенно спокойным лицом.
– Смелые требования перед лицом опасности, – добавляет он. – Король отправил своего друга, Чарльза Брэндона, герцога Саффолка, на подмогу герцогу Норфолку в усмирении мятежников.
– Два герцога против кучки недоумков? – говорю я. – Господь убереги горожан от неразумия и погибели.
– Они могут спастись. Они не беззащитны, – отвечает мажордом. – И их немало. С ними мелкие дворяне, у них есть лошади и оружие. Возможно, это герцогам стоит беспокоиться о своей безопасности. Говорят, Йоркшир готов подняться, и Том Дарси посылал к королю узнать, как нужно ответить.
– Лорд Томас Дарси?
Я думаю о человеке, у которого в кармане моя брошь-фиалка.
– У повстанцев есть знамя, – продолжает мой мажордом. – Они идут под знаком Пяти ран Христовых. Говорят, что это вроде священной войны. Церковь против безбожников.
– А где лорд Хасси? – спрашиваю я, упоминая одного из лордов королевства, бывшего мажордома принцессы.
– С повстанцами, – отвечает мой мажордом и кивает, увидев мое изумленное лицо. – Его жену выпустили из Тауэра, и она с ним.
В стране так неспокойно из-за слухов о восстании, даже на юге, что я остаюсь в Лондоне в начале октября. Однажды холодным днем, когда туман лежит на воде и вечернее солнце обжигающе красно, я отправляюсь на барке вниз по реке, с приливом и сильным течением.
– Лучше вам обойти мост посуху, миледи, – говорит мой капитан, и меня высаживают на скользкие мокрые ступени, а барка выгребает на середину моста, чтобы пройти бурные воды под ним и забрать меня на другой стороне.
Моя внучка Катерина берет меня за руку, с нами двое слуг в ливреях, один впереди, другой сзади, и мы идем недлинной дорогой до спуска к воде с другой стороны моста. Конечно, кругом полно нищих, но они расступаются, когда видят нас. Я стараюсь не показать, что меня передергивает от ужаса, когда замечаю облачение монахини, грязное после нескольких месяцев сидения в ожидании, а над ним – усталое отчаявшееся лицо женщины, которая посвятила себя Господу, а потом оказалась в канаве. Я киваю сестре Катерины, Уинифрид, которая и без просьбы бросает женщине монету.
Из темноты выходит мужчина и преграждает нам дорогу.
– Кто это? – спрашивает он моего слугу.
– Я Маргарет Поул, графиня Солсбери, – поспешно говорю я. – И лучше дайте мне пройти.
Он улыбается, весело, как разбойник в лесу зеленом, и низко кланяется.
– Проходите, Ваша Милость, проходите и будьте благословенны, – произносит он. – Ведь мы знаем, кто нам друг. И будь с вами Господь, вы тоже паломница, и вам идти к паломническим вратам.
Я замираю.
– Что вы сказали?
– Это не восстание, – очень тихо отвечает он. – Вам-то это известно, наверное, не хуже, чем мне. Это Паломничество. Мы его называем Благодатным паломничеством. И говорим друг другу, что нам нужно пройти врата паломников.
Он мешкает и смотрит мне в лицо, когда я слышу эти слова – Благодатное паломничество.
– Мы идем под знаком Пяти ран Христовых, – говорит он. – И я знаю, что вы и все старые добрые лорды Белой Розы такие же паломники, как мы.
Повстанцы, говорящие, что вышли в Благодатное паломничество, захватили сэра Томаса Перси, или он к ним примкнул; никто ничего не знает наверняка. Их предводитель – достойный человек, честный йоркширец Роберт Аск, в середине октября мы узнаем, что Аск въехал в главный город севера, Йорк, и никто не пустил ни единой стрелы, чтобы защитить город. Аску и войскам, которые теперь все называют паломниками, просто открыли ворота. Их двадцать тысяч. Это вчетверо больше, чем было в армии, захватившей Англию при Босуорте, этого довольно, чтобы завладеть всей Англией.
Первым же указом в городе восстанавливают два дома бенедиктинцев: Святую Троицу и монастырь Святого Клемента. Когда в Святой Троице зазвонили колокола, люди шли к мессе в слезах радости.
Я предполагаю, что король сделает все, чтобы избежать открытого столкновения. Повстанцам Линкольшира обещано помилование, если только они разойдутся по домам, но с чего бы им расходиться, когда за оружие взялось многолюдное графство Йоркшир.
– Мне приказали собрать деревенских жителей и приготовиться выступать, – говорит мне Монтегю.
Он приехал в Л’Эрбер, когда слуги начали убирать со стола после обеда. Музыканты настраивают инструменты, будет представлена маска. Я маню к себе Монтегю, чтобы он сел рядом, и склоняю к нему голову, чтобы он мог негромко говорить мне под чепец.
– Мне приказано выступить на север и прекратить Паломничество, – говорит он. – Джеффри тоже должен собрать отряд.
